Ночью мне приснилась чужая душа, а в ее руках четки. Черная бусина, белая бусина, черная бусина, белая бусина.
– Горнее чистое, дольнее грязное, – сказала она.
А я и не знала, что это значило.
* * *
В душном кабинетике кожвендиспансера было не протолкнуться. Преподавательский стол, стулья для нас в два ряда и крошечная свободная площадка в центре. Подиум для учебных экспонатов. Темой был сифилис. Болезнь, любящая ювелирные украшения. Болезнь любви с короной и ожерельем Венеры из розеолезной сыпи на коже. Любовь клеймит свои жертвы по-разному. Например, так. Для разнообразия. Эта болезнь заканчивается дырой вместо носа, сухоткой спинного мозга и безумием, если не лечить, конечно. Память об этой болезни может остаться на всю жизнь, даже если выздороветь. Она бродит в крови, и ее следы выявляют реакцией Вассермана. Это тоже клеймо. Кому как повезет.
– Его заразила жена, – сообщила Бельская, наш преподаватель. – Она заразила, и они разошлись. Не повезло человеку дважды. Включайте мозги, когда любите.
– Когда любишь, мозги не работают, – не согласилась Терентьева.
– Как включать? – перебил Старосельцев.
– Презервативом, – пояснила Бельская.
Все засмеялись.
– С женой? – вдруг возмутился Зиновьев. – Я жду счастья и радости, она мне болезни и гадости? Просто так? За здорово живешь?
– Я же сказала. Везет не всегда. У нас одни невезучие. Работа такая.
– Как карта выпадет, – невесело согласился Старосельцев. Это было на него не похоже.
Мы смотрели на больного, которому изменила жена, заразив его чужой любовью. Он стоял со спущенными брюками, глядя сквозь нас. В окно. Туда, где люди чаще прячут глаза. Ему было все равно. Нам нет. Нам было неловко и стыдно. Всем. Перед нами стоял человек, а не учебный препарат. Несчастный, невезучий человек. Почему жизнь с ним так обошлась? Что он сделал не так?
Бельская прошлась пальцами по его паховым лимфоузлам и продемонстрировала шанкр.
– Пропальпируйте лимфоузлы. При сифилисе они резиновой консистенции. Это типично. Надо запомнить.
Я не стала трогать резиновые лимфоузлы. Не хочу работать там, где одни невезучие. Я хочу, чтобы мои больные смотрели мне в глаза, а не прятали их от стыда. Мне от этого будет тяжело. Я такого не хочу.
Больного осмотрели, он так и не пошевелился. Ему все было все равно. Он смотрел в окно, не видя. В этой больнице люди смотрели внутрь себя.
Я вдруг вспомнила сощуренные глаза Терентьевой. Я не дружила с одногруппниками в общепринятом смысле слова. Они встречались, ходили куда-то, справляли дни рожденья вместе. Мне только дарили подарки на день рождения, потому что так было заведено. Подарили, разошлись – и все. Здесь у меня не было подруги, даже самой некрасивой, самой случайной. Я протягивала ладонь, нормальные человеческие отношения протекали между моих пальцев. Я привыкла жить с сухими ладонями. Адаптировалась. Если бы не Гера, я бы сошла с ума от одиночества. Не знаю, почему я об этом подумала. Может, я тоже смотрела сквозь людей внутрь себя?