В первые несколько лет их брака храп не был проблемой; они мирно спали, его тело сливалось с её телом, их ноги переплетались.
— Я люблю тебя, — шептал он утром, обнимая её.
— Я тоже тебя люблю, — отвечала она, потягиваясь и касаясь его лица.
Иногда его рука проскальзывала между её ног, пальцы пробирались вглубь.
— О боже, я люблю тебя…
И затем, выспавшиеся в своё удовольствие, они горячо целовались.
Она прикусывала мочку его уха, сосала его язык.
— Трахни меня, — просила она. — Пожалуйста, трахни меня. — И он делал это.
Словно возвращаясь из блаженного сна, он воображает себе это и оказывается прямо посреди рая.
Только позже, после рождения их второго ребёнка, её скрежещущий храп вторгся в реальность и изменил его сны. Он проявлял себя в разнообразных формах — напоминал звук открываемой банки пива, собаку, рычащую на цепи за оградой, его деда, который отчаянно пытался проглотить что-то, когда его горло было поражено раком, — потом, наконец, он просыпался рядом с ней, чувствуя себя самым жалким образом:
— Джули!.. Джули, ты храпишь!
— Что?..
— Ты снова храпишь.
— Ты уверен?
— Да, я уверен.
Однажды утром за завтраком Джулия объяснила это так:
— С тех пор как родилась Моника, я набрала изрядно лишнего веса. Уверена, в этом вся проблема. Жир собирается на шее и у горла, в этом причина. Так что потерпи три месяца, посмотришь, я сброшу его — обещаю тебе.
Правда, в последующие два месяца она стала ещё толще — меньше чем за полгода ожирела. Казалось, её аппетит растёт, так же как её шумное ночное дыхание. По большей части он сбегал в комнату для гостей; по вечерам, в выходные, допоздна смотрел внизу телевизор; иногда работал в гараже над моделями аэропланов.
— Мне очень жаль, — то и дело повторяла жена. — Ты так ко мне терпелив, я это ценю. Я люблю тебя, в самом деле люблю.
— Я тоже тебя люблю. Не тревожься.
— Спасибо тебе, — говорила она. — Это трудно, я знаю, но я справлюсь с этим. Ненавижу мысль, что нечто настолько глупое, как храп, может досаждать нам.
— Не досаждает, — уверял он её. — Я хочу сказать, что это проблема, но это не главная проблема.
Нет, это не было основной проблемой, потому что вскоре сон покинул его — даже когда жена не храпела, даже в тишине гостевой комнаты или когда он ложился прикорнуть на кушетке в гостиной, даже когда всовывал беруши, спасаясь от ровного биения своего сердца, в тишине был слышен каждый шорох, каждый кашель, всхрап, треск.
Он думал: «Джули, я не могу винить тебя за всё это — не могу винить тебя за то ужасное положение, в котором оказался».
Он полагал, что она не может отвечать за то, что делает во сне (её губы раздвигались, и урчание было громким, её ноздри расширялись), за те часы, которые он проводил, разъезжая по городу с выключенным радио, в ожидании, когда усталость охватит его, останавливаясь на красный свет или где-нибудь ещё на пустой улице, наполняя бензобак до того, как расцветёт утренняя заря и Джулия начнёт готовить завтрак, а он сядет за стол в ожидании своей яичницы.