Они поженились на старшем курсе, провели медовый месяц в Пуэрто-ла-Крус и вскоре обосновались своим домом (он преподавал английский, она инструктировала всяких болванов). К тому времени, как появился Дэвид, густые волосы мужчины поредели, его живот почти утратил былую твёрдость.
Затем появилась Моника (они хотели двоих детей), Джулия изменилась, она всё больше и больше теряла интерес к жизни и полнела — больше не было занятий в церкви, больше не было пациентов, больше не было секса по утрам в субботу; вместо этого начались одинокие прогулки с детской коляской, немного занятий в саду и незлобивые увещевания, когда он нетерпеливо хватал её за грудь.
— Перестань…
— О, позволь, разреши, покорми меня.
— Слово даю, ты можешь попытаться поесть сам.
Не то чтобы их физические желания были взаимными или их взаимодействие плодородным (их сексуальная жизнь решительно уменьшилась с рождением Дэвида), но дважды в месяц, полагал он, было бы вполне удовлетворительно.
Так что оправдание его летним визитам в пассаж, можно было найти с лёгкостью, опасения наваливались на него тогда, когда он думал, что он делал там и позднее в парке Миссии. Стараясь уменьшить вину, он убедил себя, что Джулия не стала бы всерьёз возражать против того, чтобы он приволокнул за кем-то; она отрицала секс, для него это было необходимо и здорово, — и пока он был в безопасности, пока не осмеливался изменять ей с женщинами, их брак оставался нерушимым.
Теперь всё разрушилось: Джулия бросила его, забрала с собой Дэвида и Монику; его дом больше не был ему домом, он жил в подземелье. Каким далёким теперь казался сезон дождей, каким чужим был и гром, и обрушивающийся потоками дождь, и влажность, и уроки гольфа.
Он размышлял о прошлом, прокручивал его в голове, формировал круг, который неизменно приводил его в одно и то же место: если бы он сдержал себя в пассаже, если бы знакомые лица и заветные щели не стали привычкой, он бы не отправился в туалет в парке Миссии. Если бы он сдержался в пассаже — если бы любопытство не было сильнее его…
Но всё привело к тому, что однажды рот в щели сказал ему:
— Я отсосал тебе две недели назад, верно? В парке Миссии, в среду вечером, в туалете рядом с бейсбольной площадкой — это был ты, верно? В дальней кабинке — помнишь? Помнишь меня, помнишь, как мы сделали это?
— Да, — ответил мужчина, просовывая свой член в щель. — Покажи мне это снова. Покажи мне, как ты это делал…
И тем не менее рот говорил не о нём; мужчине ещё предстояло открыть плохо освещённый мужской туалет и протокол поведения в нём (войти в кабинку в дальнем конце, закрыть дверь, сидеть и ждать, начать постукивать по двери кабинки, когда кто-то войдёт в соседнюю, — если интерес вызван, человек в соседней кабинке либо наклонялся и говорил что-то, либо покидал её, чтобы осторожно присоединиться к тебе). Однако же правила парка Миссии вскоре стали ему знакомы, как липкая грязь становится привычной людям на свалке. Причина ухода из Гризвуда была двойственной: однажды дождливым вечером он прошёл мимо выпускника своего класса, входя в пассаж; их глаза встретились в вестибюле, он занервничал.