Он верил, что скоро к страницам записной книжки добавятся фото и имя убийцы.
Вскоре, он был убеждён в этом, газеты напишут об аресте. Тогда его вина в том, что он промолчал, станет ощутимо меньше.
Однако после нескольких недель ожидания ни единый подозреваемый не всплыл на поверхность, никакой информации не было, никаких намёков не давали — и, занимаясь рутинной работой по дому, завтракая, обедая или ужиная с семьёй, он ощущал, что его мысли неожиданно стали неприятными, а ночи снова превратились в бессонные. Только тогда — поливая сад, поедая картофельный салат, сидя без сна перед телевизором — он полностью осознал, что какое-то зло посетило парк Миссии, что-то жуткое и невыносимое. Он вынужден был в первый раз разделить с кем-то близость смерти, вдохнуть её дыхание, непреднамеренно связав свои секреты с более мрачной правдой: он мог провести всю свою жизнь, утаив то, что знал об убийстве Банистера; его собственные проступки могли уберечь его от того, чтобы написать показания.
— Можешь передать горошек?
— Да.
— Хочешь ещё чаю?
— Всё в порядке. Спасибо.
Естественно, он теперь избегал туалета в парке Миссии и, проезжая мимо магазина для взрослых в Гризвуде, притворялся, что не знает о его существовании. На самом деле даже мысль о том, чтобы вновь посетить эти места, вызывала громадную тревогу (его руки дрожали, горечь наполняла горло).
К концу лета он попытался мастурбировать со своими старыми порнографическими журналами — потрёпанный «Плейбой», изорванный «Хастлер», — безуспешно пытаясь прогнать из памяти открытые рты, горячие языки, тёплое тело Поло. Кроме того, оргазм был слабым, беспомощным, сперма, капавшая с его пальцев, была словно голос Банистера, зовущий на помощь.
Так что кое в чём он был благодарен за недостаток сна, уверенный, что мёртвый офицер появился бы в ту же секунду, как только он погрузился бы в сон, направив на него палец:
— Ты, цыплячье дерьмо! Ты не помог мне, бросил меня одного, поехал домой!
Каким испуганным он себя чувствовал, работая в саду, каким растерянным и нервным, играя в догонялки с Дэвидом, — если хлопала дверь автомобиля, он подпрыгивал, если гремел гром, он затыкал уши и убегал внутрь.
«Где-то в городе, — думал он снова и снова, — есть человек, который убил офицера полиции; убийца ходит по этим улицам, велика вероятность, что он видел меня в туалете, — может быть, держал мой член в своей руке».
Два или три раза в неделю, на закате, мужчина обнаруживал, что выбирается из засохшего русла реки, чтобы перейти Папаго-парк и посидеть возле утиного пруда. Здесь он размышлял об убийце Рональда Джерома Банистера, пытаясь собрать необходимые сведения о человеке, который непреднамеренно спровоцировал его падение. Но, как бы он ни пытался выстроить логичную конструкцию, мог вспомнить о киллере только самое простое: мужчина, ездит на мотоцикле, достаточно сильный, чтобы вырвать пушку из рук копа-тяжеловеса, явно живёт жизнью полной секретов, лжи и обмана. Тогда, что бы мужчина ни думал о киллере, всё превращалось в чистой воды догадки: может быть, он женат, имеет детей, может быть, у него есть хобби — страсть к мотоциклам, может быть, он несёт на себе бремя вины за своё преступление, не выказывая никаких признаков страдания; поступок, несомненно, был оправдан, доказательства исчерпаны, стоило ему завести мотоцикл в гараж: «У меня есть семья, у меня есть работа, я должен защитить себя и всё, что мне дорого, всё, что я любил и над чем работал, — что ещё я могу сделать?»