— Маруськ, тут и пристяжной есть, смотри-ка, — она медленно перевела взгляд со страпона на меня. Нехороший был у нее взгляд, задумчивый.
— Бабы, вы чего, озверели?
— А что? Я всегда мечтала. Хоть разок, — неприятно заблестела Лилит.
— А вот и ничего, — Бурая взяла резиновую письку уверенной рукой и гордо потрясла над головой: — Рабочий инструмент!
— Инвентарь донбасского шахтера! — подхватила я.
— Даешь пятилетку в три дня, девочки, — мечтательно захлопал ресницами Валюша.
— Не уроним высокое звание рабочей молодежи!
— Даешь самоотверженный труд ради Отчизны и перевыполнение нормы нашей рабочей бригадой, — заорала я. — Лильк, ты чего притихла там? Чего это?
— Я вот мелочь тут нашла, пока прибиралась. 8 рублей, 20 копеек, нужно сделать копилку. Будет, корочь, благотворительный фонд у нас. Ручка есть?
— Не, ты погоди, — загорелась Бурая. — Надо распечатать. И крышку. Вон банку ту возьми. Пойдем, сделаю тебе… Давай, монеток добавим еще? У меня два рубля осталось…
— Скотч надо…
— На помаду и колготки, у меня в пальто пятак лежит, возьмите! — вставил Валюша, но мы с ним и с пылесосом уже остались одни. Кого на ум, а этих — на дело.
— На вот тебе пылесос. Иди в дальнюю, с Натуськой нашей познакомишься заодно. Если проснется…
Когда я осторожно открыла дверь в комнату, моему обонянию был нанесен жесточайший удар: в комнате стоял тугой дух застоявшегося табачного дыма и гусарского перегара.
«Хорошая девушка» покоилась в объятиях Морфея, ангельски улыбаясь ярко накрашенным ртом. Элегантное синее платье с блестками было культурно задрано над полноватыми, коричневыми бедрами. Не очень чистые ноги девушки в черных шпильках торчали врастопыр, над спинкой кровати. Я зачем-то внимательно оглядела подошву туфельки размера так сорок первого, но ничего выдающегося, кроме сплющенной серой жевательной резинки, не нашла. Это дивное существо спало, закинув руки за голову и уткнувшись носом в собственную кучерявую подмышку. Похожа она была на Зену — Королеву Воинов, Клеопатру и Лару Крофт одновременно.
— Хуясе Натусик… — обалдело промямлила я. Девушка, несомненно, была хороша, только очень уж… как-то… могуча. Я, на всякий случай, дотронулась до ее щеки и, не обнаружив щетины, успокоилась. В этом притоне разврата Наташенька могла вполне оказаться сорокалетним мужиком.
Я принялась сгребать в полиэтиленовый пакет пустые банки из-под дрянных химически опасных коктейлей. Я насчитала шесть пустых банок и одну наполовину початую. Натусик… Я вытряхнула пепельницу в тот же пакет и осторожно включила пылесос.