— Он просит, взять его с собой в душ… Это возможно?
— Перетопчется, романтик престарелый… Шнура нету все равно…
— Не развращайте там Америку особо… сделай хоть лицо приличное…
— Не то что бы я шампанское этикеткой в камеру повернул… но предупреждение было…
— Ал, ты дебил.
Мы отдыхали на кухне, а Валюша накладным крашеным ногтем пытался разорить благотворительный фонд на пятирублевые монетки. Он меланхолично рылся в баночке, объясняя всем, что его зарплата должна дойти только через неделю. Оля уже совсем освоилась и сидела на коленях у Аланика, протянув мне ноги в тугих гольфах.
— Чего ты Наташку-то не позвала? Она бы тут вписалась по нормальному.
— Натусик бухает, — спокойно сказала Бурая, седлая стул. — Да и разжирела она как-то…
— Что, прямо настоящий запой? — спросила Оля.
— Прямо настоящий запой, — ответила я.
Думаю, она не быстро привыкнет к этому театру. К этому настолько креативному подходу к любимой работе. Я стянула с нее гольфы. — Отдыхают пусть.
— Где бы бабла раздобыть? — Аланик подул Оле в левый хвост и хитро подмигнул мне из-за черного кустика. — Валюня, давай ложку эту продадим?
Валюша сделал вид, что не слышит, но ложку, которую называл «фамильным серебром», переложил поближе к краю стола. Я бросила гольфы на пол.
Ал продолжал:
— Нет, ну сколько за нее дадут? Рублей двести точно.
— А ты не охуела, Алеша? Это бабкина ложка! — Валюша облизал семейную реликвию, имевшую вид подозрительного сплава. — Это антиквариат, серебро! Долларов сто не меньше! — «Все-таки удивительная вещь — человеческая ступня», — решила я.
— Да тебя напарили, девочка моя!
— Это тебя напарили! А кто тебе, Ал, сказал про двести рублей??
Аланик зашарил глазами по углам, Валя перестал ковыряться в банке и облизывать ложку, я прервала упражнения в массаже, повисла окончательная тишина. Ал нервно захихикал.
— Ты что, проститутка, ее в скупку носил что ли?
— Что ты дергаешься?
— Нет, пидор, ты ее в скупку носил? БАБКИНУ ЛОЖКУ? Продать хотел?
— Нет.
— Узнаю — убью, блин.
— Ал, как это ты сам пошел что ли? — оторопела я, разглядывая два наглых прищура: серый аланиковский и черный Ольгин. До меня потихоньку доходило. Я начала гнусно и сосредоточенно сопеть.
— Нет, ну почему же сам?… я не один был…
— Так ты носил, проблядь, ложку в скупку?? С КЕМ?
— Кругом предатели и враги, — равнодушно заключила Оля, подставляя мне вторую ногу.
— Так, из интереса, — пожал плечами Аланик и тщательнейшим образом счистил перхотинку с Ольгиного плеча. — Короче, Валюня, двести пятьдесят — максимум.
— Дешевка ты, Валя, — говорю, — береги на черный день ложкину бабку.