– Затрудняюсь ответить, – честно признался Шрам и многозначительно кивнул на Скальпеля.
– Так вот, юноша, смерть с точки зрения современной медицины есть чужая, более того, вражеская территория.
– Н… н-н-не возражаю.
– Разумеется. Но в таком случае, кто такие мы с вами? Мы, врачи?
– Мы? Врачи?
– Да, мы. Мы, представители благородного племени врачевателей организмов. Кто мы?
– Кто? – почти в один голос переспросили Арчи и Шрам, со всем вниманием обращаясь к сомнамбулическому лектору.
– А мы, коллеги, есть пограничные войска, а также военная таможня в одном лице. И лишь нам дано решать, кому проникнуть на территорию врага, а кому – нет. И наоборот тоже, прошу отметить. С территории врага только мы возвращаем… Впрочем, есть еще Бог. И этот момент ставит меня в тупик и подтачивает мою стройную гипотезу. Печально… – С этими словами Скальпель вновь рухнул на стулья и мгновенно уснул.
– А я вот сейчас не понял, про что он говорил, – медленно повернув лицо к Шраму, прошептал Арчи.
– Я тоже. Про врачей, про таможенников.
– Коллега? – Арчи протянул Шраму руку, другой берясь за бутылку.
– Безусловно, – ответил Шрам, отвечая на рукопожатие.
* * *
Ближе к полуночи Бруно сдался. Даже его могучий организм порою требовал отдыха. Когда Шрам с Аучем, обнявшись, принялись обсуждать нравы современной молодежи, а также стало понятно, что на Скальпеля в качестве собеседника в этот вечер рассчитывать не приходится, Бруно попросил Стаса отвезти его домой. Это была самая краткая просьба из тех, что помнил Стас. Но это было самое многословное высказывание Бруно за последние несколько месяцев. Чувствуя, что напиться в этот раз толком не удастся, и уже не испытывая в этом необходимости, Стас согласился, что Бруно кинет его где-нибудь у себя, поскольку возвращаться домой самому не было никакого желания. А ехать пришлось бы через полгорода. Бруно кивнул, и они покинули «Долину».
На последних ступенях лестницы Стаса догнал первый приступ головной боли.
«Доброй ночи, мальчики и девочки, дедушки и бабушки, шлюхи и сутенеры, ниггеры и бледнозадые, чистые душой и грязные помыслами, страдающие от неразделенной любви и абстинентного синдрома. В эту прекрасную ночь, переполненную прогорклым туманом и неосуществившимися надеждами, мы вместе путешествуем по волнам рэйдио «Хоспис», последнего нормального радио умирающей… (помехи)… вам сказать. Жизнь, понятное дело, глупость, но это не повод опускать руки. Надо брать от нее самое лучшее, а если самого лучшего не дано, брать надо то, что подвернется под руки. Ведь это пятничная ночь, и даже вы, лодыри и дармоеды, даже вы, мои презренные слушатели, отринувшие блага общепринятого радиовещания, даже вы достойны передышки. Так пейте же, наполняйте свои желудки огненной водой, расползайтесь студнем по поверхности неприглядного будущего. А я… Что ж, я вам в этом помогу чем смогу. Благо тут… (помехи)… глушат! Однако не отлили еще ту пулю, по крайней мере не сегодня, не в эту ночь. Как насчет сладкого вестерн-блюза, алкоголики и асоциальные элементы, а? Прольем на раны повседневности ложку меда? Пусть нам сыграют «Courtney & Western». Пусть сыграют «Am I In Love»… Боже, ведь это она меня спрашивает, серьезно, это она мне кричит сквозь эфирные волны и белый шум глушителей. «Am I In Love, Халли?» – кричит она мне. Да какие вопросы, детка, разумеется, все так и есть. Женщине с таким голосом я готов верить, какие бы глупости она ни несла. Черт побери, я же парень, я родился для того, чтобы из меня вили веревки. Давай, Кортни, сделай это, детка».