Они в очередной раз замолчали. Все смотрели на Стаса. А ему вдруг показалось, что сама обстановка этой каморки начинает привыкать к внезапным приступам тишины. Стас только не смог ответить самому себе, хороший это знак или нет.
– Мы же ничего не теряем, проверив эту информацию? – осторожно спросил Хворостов спустя долгую минуту молчания.
– Кроме собственной головы – ничего.
– Невелика потеря, – проговорил Беби-Бум. – Я ее раз пять терял. Правда, в основном из-за женщин…
– А могут и не поймать, – снова выглядывая из-за плеча Беби-Бума, проговорил Душка Джи. – Не пойман – не вор… Т-так ведь?
– Кстати, а где Шенкель? – спросил Хворостов.
Все зачем-то стали оглядываться, словно Роберт вполне мог оказаться и в каморке.
– Он должен был ждать нас по приезде, – проговорил Стас. – Джи, дружище, пробегись до гаража. Если он там, пусть поднимется.
– А я пока кофе сделаю, – решил Беби-Бум. – Очень, так сказать, хочется кофе.
* * *
Они разошлись, и Стас вновь остался один в кабинете. Хворостов отправился навести справки по делу о двойном убийстве в доках у группы, которая вела его ранее. Понятно, что дело, скорее всего, мертвое, но надо было создать хотя бы видимость работы по навязанному направлению. Стас закрыл глаза и откинулся в кресле.
Этот бесконечный день тянулся бесконечно долго. Все, что Стас предпринимал, никак не сказывалось на происходящем. Так что можно было просто откинуться на спинку кресла и закрыть глаза.
Он так устал, что готов был сдаться и позволить дреме увлечь его туда, где бродят мрачные существа, порожденные сном разума. Он бы и сдался, пусть на жалкую четверть часа, но неумолкающая дробь пишущей машинки, перебиваемая синкопами движения каретки, навязчивым игольным колокольчиком вклинивалась между дремой и реальностью. Это препятствие напоминало танковые ежи, которые казались несерьезными и неспособными остановить устремленную груду брони на гусеничном ходу, однако же останавливали. Ворвалось мгновенное, преодолевшее преграду печатной дроби полусон-полувоспоминание: заснеженные склоны холмов, напоминающие спины мигрирующих черепах посреди песчаного, покрытого редкой сухой травой океана. По этим холмам навстречу восходящему ледяному солнцу двигалась пунктирная линия бронированных машин. Стальные панцири тускло отсвечивали кровавым, а озябшие пальцы в облепленных катышками снега перчатках сжимали приклад противотанкового ружья «Танкгевер-Греко», которое умело сплевывать стальные бронебойные патроны с характерным металлическим звуком порванной струны. Стас открыл глаза и смотрел некоторое время в потолок, пытаясь вспомнить, где же это было. Он точно знал, что это был единственный бой, в котором ему пришлось взять эту громоздкую конструкцию – «Танкгевер-Греко», и вроде бы именно поэтому память должна была сохранить подробности того боя. Она и сохранила: дисковый «Лель» по правую руку, противотанковые же гранаты «Behringer» по левую, сумка с громоздким, старой модели противогазом через плечо и труп бойца, который до того стоял с «Танкгевер-Греко» на этом самом месте, а потом рухнул и больше уже не вставал. Это все Стас помнил в мельчайших подробностях, так же как помнил смерзшийся песок перед глазами и дыхание, паром вырывающееся изо рта. А вот где проходил этот бой, вспомнить никак не получалось. Ясно, что это было еще в первой половине войны, поскольку во второй Стас воевал в экваториальном поясе, где вряд ли могли быть такой смерзшийся песок и перчатки в катышках снега.