Осколки жизни. Город, оставленный жителями перед наступлением. Еще не тронутые бомбежкой и артобстрелами улицы, стены домов без выщербленных подписей уличных боев, оконные стекла отражают небо, все как всегда, только людей нет. Обреченность слышится в каждом шаге по безлюдной мостовой, и снежная пыль – это только пыль.
Скальп в пальто с темными пятнами от крови Бруно сидит на вращающемся стуле. Взгляд пустой, взгляд солдата, которому больше некуда отступать, а сил на наступление нет, да и неоткуда им взяться. Врач, который взялся за оружие, которого вынудили взяться. Мелькнула страшная мысль, что, если наступают времена, когда врачи берутся за оружие, значит, время любой надежды, даже самой незначительной, вышло… А то, что грядет, пугает даже таких старых солдат, как сам Стас… Алиса сидит у стола, положила голову на руки, она устала. Бедняга, словно саженец, вырванный из земли, она бы и рада найти себе новое место, но есть ли еще места, где сажают новые рощи, ведь роща – это надежда на завтрашний день, на время, которое нужно для того, чтобы успеть протянуть ветви к солнцу… Иногда Алиса приподнимает голову и смотрит на Готфрида. Шрам, дружище Шрам, наивный и слегка не от мира сего, так и не выросший, в отличие от них всех, из гардемаринского бушлата. В его взгляде есть надежда, но это надежда без уверенности, надежда на то, что случится нечто, случится само собой и все изменится, все будет хорошо… Это надежда на чудо, а Стас давно перестал доверять чудесам. Арчи ссутулился у углового стола, открывает консервные банки, на сковороде уже начинает потрескивать масло. Арчи прагматик, он живет этим моментом, этой необходимостью. Есть дело – хорошо, есть чем занять руки и голову, а потом – потом будет видно. Но и на его одежде, и на одежде Андрея кровь друга, сожженного в саркофаге умершей машины. Так что там может быть потом? Не важно, даже если и будет это потом, и даже если оно будет выглядеть так, как выглядело до всей это катастрофы, на самом деле все будет совсем иначе. Будет не так… Люди не вернутся в эти руины, они будут искать что-то новое. Надежду? Их можно понять, никто не желает возвращаться туда, где умирала надежда…
Я хотел бы знать, подумал Стас, дадут ли нам передышку? Дадут ли нам хотя бы намек на то, что наша война, ворвавшаяся на плац перед мореходным училищем тысячу лет назад, сломавшая наши жизни, укравшая наши юности, забившая пылью забвения имена друзей на могильных камнях, эта война однажды закончится? О многом ли я прошу в эту минуту, Господи? Счастья? Нет я не прошу счастья. Только веры. Ведь, Господи, мы бились за завтрашний день на Твоей земле, мы умащивали ее собственной кровью и слезами, так пусть он будет, Господи. Пусть настанет этот завтрашний день, а со счастьем мы как-нибудь сами разберемся. Пусть не все мы, пусть только один из нас, мы заслужили это, заслужили, чтобы один из нас был счастлив… Это и есть надежда, Господи.