– Аэроплан производит много шума. А дирижабль может пройти бесшумно. К тому же граница патрулируется дирижаблями пограничных войск. У нас дирижабль той же модели.
– И почему мы должны вам поверить? – спросил Стас. – Откуда нам знать, что вы не из Особняка?
– Если бы мы были из Особняка, зачем такие сложности? У этого подвала есть вентиляция. Куда проще было бы запустить через вентиляцию усыпляющий газ. Спросите вашего друга Готфрида Уоллиса, он входил в группу, которая разрабатывала этот газ.
– Секунду, – сказал Скальпель, – а откуда у вас эта информация? Проект был засекречен.
– Нам передал ее Марк Гейгер. Откуда он сам получил ее, понятия не имею. Возможно, это известно нашему работодателю.
По подвалу начал распространяться запах подгоревшего масла.
– Бобы сгорели, – пробормотал Арчи. И Стас усмехнулся, потому что в голосе старого толстяка было куда больше горечи, чем тогда, когда он слышал его голос в последний раз. Другими словами, тот факт, что их жизни вошли в крутое пике и все нажитое нелегким трудом было им потеряно в один день, огорчал его куда меньше, чем подгоревшие бобы.
– Так где, вы говорите, ваш дирижабль? – спросил Стас.
* * *
Ближе к рассвету на улице похолодало еще сильнее. Они уже час как покинули теплый подвал и медленно продвигались среди руин на север, вдоль Стены. Их вел тот самый латинос, спутник «монашки», вел не по дороге, а дворами оставленных домов. К удивлению Стаса, он периодически видел в окнах некоторых домов свет, который проникал сквозь не всегда плотно пригнанные ставни. Тогда латинос уводил их в глубь застроек, обходя жилые дома стороной. А Стас-то был уверен, что этот район давно покинут людьми… Он попытался представить, каково это – жить здесь, и ужаснулся. Оторванные от всех, от самого хода жизни, потерянные.
Он как-то читал книгу, самиздат, нашел ее на складе запрещенной литературы Управления. Автор – некий Эрих Мария Ремарк. Он писал о людях, переживших войну, голод, инфляцию, про таких, как сам Стас. Очень хорошо писал, Стасу так и не удалось понять, почему этого автора внесли в список запрещенных. И ни одной другой книги этого Ремарка Стасу так и не удалось найти ни среди изданных, ни в самиздате. Парень мог стать известным писателем, он и правда был чертовски талантлив. Он назвал таких, как Стас, тех, кто прошел те же дороги, лишился юности, навсегда какой-то очень важной частью своей души остался на войне, потерянным поколением. Он был прав, он был чертовски прав, этот Эрих Мария Ремарк, Стас узнавал в его героях самого себя, узнавал своих друзей, выживших и недошедших, вернувшихся к подобию нормальной жизни или спившихся, потерявших лицо или нашедших что-то новое. Все они были потерянным поколением, все они потеряли самих себя, и даже если их новая жизнь напоминала нормальную, это было только напоминанием, а не реальностью, а их новые лица не были их старыми, настоящими лицами, всего лишь масками, чем-то вроде респираторов, которые помогали им дышать в новых условиях. Им изредка удавалось вернуться к самим себе, настоящим. Нечасто, и только в кругу тех, кто прошел этот путь рядом, плечом к плечу. Именно так было и с ними, со Стасом и его друзьями, именно для этого они собирались каждую пятницу в «Долине», и, хотя не все время они были вместе, а с Арчи познакомились уже после войны, их души легко опознавали друг друга, как будто бы знали пару «пароль – отзыв». Так что да, Ремарк был прав. Но были еще и те, кто отказался возвращаться, кто так и остался там, в том времени, врос в него и не смог или не пожелал вернуться. Их окна и светились этой ночью, их дома обходил стороной проводник-латинос. Вырванные из жизни, не принявшие ее, навсегда оставшиеся в прошлом, постепенно обрастающем руинами настоящего.