— Но бывал же он когда-нибудь и трезвым?
— Утром… Пьяный только вечером.
— Так-таки каждый вечер?
Коля замялся, взволнованный, еле приметный румянец просочился на скулах.
— Я… Я, кажется, не так сказал… Неточно. Не всегда. Нет! Бывали вечера, когда трезвый, совсем трезвый… Даже много вечеров бывало. Иной раз неделями и даже месяцами в рот не брал. И тогда все хорошо. Потом снова, еще хуже, тогда уж каждый вечер… Да!
— Приходил пьяным и бил тебя?
— Меня — нет. Не бил он меня. Он мамку бил… и посуду.
— Если даже под горячую руку ты подворачивался, ни разу не ударил?
— Когда я на него сам кидался, тогда ударял или за дверь выталкивал, чтоб не мешал. Но не бил… так, как мамку.
— Ты кидался на него?
— Маленьким был — боялся, очень боялся, сам убегал… К соседям. К Потехиным чаще всего… А потом… потом ненавидеть стал. Что ему мать сделала? Как вечер подходит, она сама не своя. И не ругала его. Нет. А он все равно накидывался. Он же здоровый, никто из мужиков с ним не связывался, любого бы поколотил. Мамка совсем слабая… Здоровый и бешеный. Он бы все равно ее убил. Мне смотреть и ничего не делать? Не мог же! Не мог! — Колин голос из тусклого, глухого до шепота стал тонким и звонким. — Я ему честно, в глаза — не тронь, убью! Но по-че-му?! По-че-му он не слушал?!
— Ты его предупреждал?
— Да. Только он плевал на мои слова.
— И что ты ему говорил?
— То и говорил…
— Какие слова?
Коля склонил голову, с трудом выдавил:
— Что убью… если мать тронет.
— И сколько раз ты его так предупреждал?
— Много. Он и не слышал словно…
Сулимов помолчал. Аркадий Кириллович сидел по-прежнему прямой и неподвижный.
— Мы не нашли ружье. Где оно? — оборвал молчание Сулимов.
— Мать выхватила. Когда… когда уже все… И убежала с ним.
— Но ты ведь не знал, что ружье было заряжено?
— Знал.
Сулимов, до сих пор участливо-сдержанный, неожиданно рассердился:
— Слушай, дружок, не бросайся так легко словами. Здесь каждое неосторожное слово подвести может. И сильно! Откуда ты мог знать, что висящее на стене ружье заряжено?
— Так я же его сам и заряжал. Мать разряжала, а я снова…
— Выходит, она знала, что ты собираешься убить отца?
— Так я же при ней ему говорил — слышала.
— И верила?
— Не знаю… Но ружье-то разряжала…
— А почему она не спрятала его от тебя?
— Отец не давал.
— Что-о?
— Пусть, говорит, висит где висело, не смей трогать.
— Но сам-то отец почему же тогда его не спрятал?
Коля впервые вскинул на следователя глаза, обдал его родниковым всплеском:
— Он… он, наверно, хотел…
— Чего?
— Чтоб я его… убил, — тихо, с усилием и убежденно.
Сулимов и Аркадий Кириллович ошеломленно поглядели друг на друга.