Шерочка с машерочкой не успели убраться в сторонку — перед ними внезапно вырос их начальник цеха Пухов в мокром плащике, в мятой шляпе, натянутой на глаза, с потасканной папочкой под мышкой. Видно было, что сегодня он добирался из города не на своем темно-зеленом «кебе», а на перекладных, как Соломон с Данилой.
— Вчера вы сильно?.. — Вопрос с разгона, ни «здравствуйте», ни выговора за то, что еще не переоделись, не приступили к работе.
В авторемонтных мастерских грехом считались не вечерние попойки, а утренние поправки. А так как поправка еще только планировалась, то совесть шерочки с машерочкой была чиста, Соломон позволил себе игриво ответить:
— О чем звук, Илья Афанасьевич? Ха! Нормально!
— Вы вчера ничего за ним не заметили?
— Вы имеете в виду Рафу, Илья Афанасьевич?
— А кого же еще?
— Надо сказать откровенно — он был немножечко весел, извиняюсь, даже дал Данечке по морде.
— Немножечко — значит, сильно?
— Ой, мое сердце чует — что-то случилось!
— Корякин убит… Ночью. Сыном.
Пухов резко повернулся, пошел к двери «Посторонним вход воспрещен».
Моросил дождь, мокрые, покалеченные «Жигули» мученически стояли перед приятелями.
— Нас ждут большие перемены, Клоп… — наконец сдавленно произнес Соломон.
— Попрет! — Даня Клоп мог порой быть куда красноречивее своего велеречивого друга с помощью одного лишь слова, а иногда просто междометия.
— Без Рафы мы здесь никому не нужны, Клоп, а больше всех Пухову. — Неожиданно Соломон воодушевился: — Но он нас не попрет! Нет! Мы сами уйдем, Клоп! Но только хлопнув дверью. Громко хлопнув, чтоб наш родной Илья Афанасьевич вздрогнул от испуга.
Клоп неопределенно хмыкнул.
— Разве это справедливо, Клоп, что все будут думать — бедного Рафу убил мальчик?..
— Липа.
— Ты трижды прав, мудрое насекомое! Липа! И нам это нужно кой-кому объяснить.
— Хы! — удивился Даня Клоп.
— Докажем, Клоп, что мы все-таки люди. Лично твоему другу Соломону еще не выпадал случай доказать, что он человек.
Через полчаса они сидели в котельной мотеля за отобранной у доктора наук поллитрой. Соломон при молчаливом одобрении верного Данилы вырабатывал план: первое — сегодня не надираться, чтоб — второе — завтра не тянуло на опохмелку, ибо надлежит быть «прозрачными до полного доверия».
— Кло-оп! — со стоном захлебывался Соломон. — Я прокляну себя, если все это кончится пьяным трепом!
Клоп мычал в знак согласия.
17
Тихая, забитая Анна взбунтовалась: «Виновата во всем я!» И самое странное, что Людмила Пухова ничуть не удивилась сумасшествию подруги — так и надо. Евдокия вдруг испытала зависть к невестке: хоть бы раз такое пережить, тогда б можно оглядываться назад — не пусто, есть что вспомнить, не зря жила.