Чуть сутулясь, по-прежнему пасмурно-спокойный, Аркадий Кириллович разглядывал исподлобья Соню, только тяжелей обвисали складки на лице.
— Продолжай, — попросил он.
— Я все сказала!
— Нет, не все. После твоих слов напрашивается вывод: поступайте по примеру Коли Корякина, убивайте своих отцов, братьев, если вдруг по какой-то причине их станет трудно терпеть. Ничего себе призыв.
Соня вызывающе дернула подбородком:
— Гоголь призывал, Аркадий Кириллович. Почему же вы его никогда не осуждали?
— Гоголь?!
— Как он показал — Тарас Бульба сына убил. За что? Своим изменил. А отец Коли не изменил? Он человеческому изменил! Он хуже Андрия, какое сравнение! Тарас Бульба — герой, Коля Корякин — преступник?!
Аркадий Кириллович молчал, а класс затаенно шевелился — все пригибались к столам, жадно поводили глазами то в сторону Сони, то на учителя. Темные и светлые шевелюры, свежие лица и общее выражение напряженной затаенности — столкнулись с таким, чего еще никогда не случалось в их короткой жизни, о чем приходилось только читать в книгах. Тарас Бульба, убивший сына, — такое далекое, неправдоподобное, почти сказка, и вдруг сейчас!..
— Случайно ли, Соня, — заговорил Аркадий Кириллович, — никто в жизни не повторил подвига Тараса Бульбы? Что было, если б такое вошло у людей в привычку?..
— Значит, Бульба не прав? Значит, он должен был простить сыну предательство? Предай свой народ ради сына?! — негодующий звон в голосе Сони.
— Народ… Один защищал народ, другой — все-таки много меньше — себя да мать. А за то и за другое — человеческая жизнь. Оправданно ли, Соня?
— Если б можно… Да стал бы он отца… Другого выхода нет — значит, смирись, пусть сбесившийся алкаш мать родную на твоих глазах в гроб… Подонку удовольствие, а счастье двоих людей отдай! Это оправданно, Аркадий Кириллович?
— Ты считаешь, что Коля спас и свое счастье и матери?
Разгоряченная Соня впервые споткнулась, ничего не ответила.
— Спас мать?.. Остается одна-одинешенька с веселыми воспоминаниями о пролитой крови. А самого что ждет? Вот оно, счастье ценой убийства…
Аркадий Кириллович говорил и понимал — нет, молчание Сони не отказ от убеждений, лишь легкое замешательство. Она воспалена, она сейчас безумна. Эх, если б безумие могло внимать словам!.. Аркадий Кириллович рассчитывал, что его постараются понять другие, кто меньше воспален, сохранил способность слушать.
И снова раздался голос Славы Кушелева:
— Аркадий Кириллович! Вы считаете, что счастье убийством — никогда, ни при каких случаях?
— Считаю. Счастье и убийство несовместимы.
— Вот для меня, как для всех, самое большое счастье — это жить на свете. А на меня вдруг в темном углу какая-нибудь, простите, сволочь с ножом… Так не отдам ему жизнь, нет! Постараюсь его… Если мне придется его пристукнуть, что же вы мне скажете: не имел права — убийством?