— Простите, — сказал он, отступая в сторону.
Девушка посмотрела на него заплаканными глазами, кивнула, хотела было идти дальше, но неожиданно остановилась, взглянула еще раз, внимательно и нерешительно спросила:
— Вы — Володя?
— Да, — недоуменно ответил он.
— Я — Ляля. Вы меня, конечно, не помните. Мы виделись только один раз у Миши…
— Я помню… А потом Мишка столько писал о вас. Что случилось? — мог быть Володька и очень вежливым, и предупредительным.
— У вас есть время? Присядем тогда и поговорим. — Он согласился, и они сели на скамейку. — Видите, я получаю Мишины письма до востребования… Мой отец требовал вообще полного прекращения переписки, — досказала она, предупредив его вопрос.
— Ведь вы, кажется, расписались перед войной, так почему же?…
— Да, расписались и… — Она горько усмехнулась. — Значит, вы ничего не знаете?
— Нет. Я почти год не получал писем от Мишки, а мать мне ничего не говорила.
— Да, мы расписались и уже… развелись, — сказала Ляля дрогнувшим голосом.
— Ни черта не понимаю! — грубовато выпалил Володька.
— Что здесь понимать? Идет война с Германией, а я, я оказалась замужем за немцем…
— Какой, к черту, Мишка немец!
— Он сам предложил мне развод…
— Где он сейчас?
— Вы и этого не знаете?
— Нет. Мне мать сказала, что они эвакуированы в Казахстан.
— Эвакуированы?… Это была не эвакуация, Володя. Он на Урале, в Сосьве, в трудармии. И ему там очень трудно. Там большинство настоящих немцев с Поволжья… Так вот, эти немцы не считают его своим, а для русских — он фриц. Понимаете — фриц! — Они долго молчали, затем Ляля продолжила: — Меня хотели исключить из института… я написала ему об этом, и он сразу прислал мне согласие на развод. Понимаете?
— Понимаю, — протянул Володька и скривил губы.
— Вы меня презираете? — еле слышно спросила она, вытирая слезы. — Он молчал, переваривая это, она добавила: — Бывают обстоятельства, которые сильнее нас, и ничего не поделаешь. Понимаете?
— Нет. Я с фронта, — Володька поднялся, но Ляля схватила его за руку.
— Погодите! Прочтите хотя бы его письмо!
— Давайте. — Она порывисто сунула ему конверт. Володька, не садясь, стал читать.
В Мишкином письме, на Володькин взгляд, не было ничего страшного. Ну, тяжелая работа на лесоповале, ну, нехватка питания (это везде), ну, угнетенное моральное состояние и прочее… Для Володьки, испытавшего во сто крат больше, все это не представлялось таким уж страшным. Он вернул письмо.
— Вы поняли — там ужасно, — прошептала Ляля.
— Все же это не фронт, — пожал плечами Володька.
— Да, конечно… Но для меня все это ужасно… Я буду ждать его. Во всяком случае, до конца войны…