– Почему направление истории индоевропейских религий считалось приоритетным?
– Нацистские бонзы возлагали надежды на Восток, на прародину ариев. И мы добросовестно искали доказательства. В экспедициях, тиши библиотек, в дискуссиях с адептами восточных религий мы пытались найти там духовную опору.
– Традиция искать опору на Востоке жива, – заметил Савицкий.
– Ничего удивительного. Сегодня, как никогда, Запад ощущает свою ущербность. И приходит на Восток за тайнами. За Вечностью. И находит, по большому счету, только то, что и искал: забавный аттракцион с национальным колоритом. Эдакую карикатурную Шамбалу. Западу нужен Запад. Нужно Дело. Результат. А сейчас – все больше картинка, клип. Для него нет слияния внутреннего и внешнего космоса, растворения в Вечности и кристальной ясности Мироздания.
– Что делали монахи из Суньямы в замке Шварцвальд? – осведомился Савицкий.
– Как и все в этой странной программе: надували щеки и напускали туман. У них это отлично получалось.
– Но профессор Лиценбергер считал по-другому, – задумчиво произнес Савицкий. – Ведь он наверняка тоже преследовал практические цели. Иначе Гиммлер не дал бы ему генеральское звание, а в лучшем случае отправил бы, как идейного основателя «Аненербе» и знатока истинной истории Виллигута, лечиться в сумасшедший дом.
– Ах, этот старина Виллигут с его поддельными летописями ариев… С теориями о пятой эпохе, атлантах и падших ангелах, о насчитывающей 200 тысяч лет истории германцев, когда на небе было три солнца, а по земле бродили гиганты и карлики, гномы и эльфы… – Старый эсэсовец засмеялся. – Он действительно нуждался в госпитализации. Лиценбергер был человек другого плана, отличался здравомыслием, переходящим иногда в приземленность. Но он убедил и себя, и Гиммлера, что мы откопаем под пылью веков такой чудесный механизм, который позволит руководить людьми, как роботами. Мир подчинен ритмам и колебаниям. Если найти алгоритм, проникнуть в ритм, тогда можно получить власть над массами.
– И ядерное оружие будет не нужно.
– Оружие вообще будет не нужно. Оружием станет слово, символ, знак. Мистицизм в самой своей крайности. Лиценбергер был великий ученый. И мистик. Я простой ученый, хотя и известный, и не подвержен безумным идеям, на поверку оказывающимся мракобесием. С того апрельского дня сорок пятого года, когда мой учитель и друг профессор Лиценбергер целился в меня из пистолета и спускал курок, чтобы сохранить эти замшелые и пустые секреты, я сильно изменил отношение к миру.
– И что? Неужели все усилия «Аненербе» на восточном направлении были потрачены впустую?