— Я решил, что Вы заснули, — серьёзно сказал Ханвелл.
— С чего это Вы так решили?
— Заглянул — Вы вроде бы спите.
Часов у меня не было, и я понятия не имел, правда ли это.
— Господи, Ханвелл, что Вы делаете? Времени уже, наверное, два часа.
— Это комната девочек, — сказал Ханвелл, слезая со стремянки. Вид у него был смущённый. — То есть, я надеюсь, что это для них будет. Вообще-то я надеялся, может, Вы мне поможете.
— Красить? Ещё чего, Ханвелл, нашли себе маляра! Я выпить пришёл, а не в подручные к Вам наниматься.
— Да нет, — поспешно ответил Ханвелл, — не в том дело. Я Ваше мнение хотел узнать. Как Вы считаете, подходящий это оттенок жёлтого? Я не различаю цветов; продавца спрашивать не хотел; краска называется «Солнышко». Понимаете, мне хочется, чтобы они просыпались с таким чувством, как будто тут всегда солнечно.
— Жёлтого?
— Неужели не тот? — он глядел на меня с отчаянием. — Краски больше нет, это всё, что я в данный момент могу себе позволить. Правда, осталась ещё маленькая баночка, вон там — плинтуса закончить. И рамы. Понимаете, хочется, чтоб вышло похоже на закат солнца, от стены до стены. По-моему, они считают, что это моя вина, — внезапно добавил он и уселся на предпоследнюю ступеньку лесенки.
Зрелище он являл собой абсурдное: измождённый, розовый, тихо плачущий в этом жутком красном ящике человечек.
— Нет здесь ничьей вины, Ханвелл.
Он с любопытством взглянул на меня, словно мы только что встретились.
— Нету. Это верно, — наконец выговорил он и вытер глаза. — Комната, правда, маловата для трёх девочек их возраста.
— Сколько им?
— Семнадцать, шестнадцать и четырнадцать. Они сейчас у дяди с тётей, в Бромли. Пишу им, но они не отвечают.
— Есть у Вас ещё кисть, Ханвелл?
Я принялся за окна, а Ханвелл тем временем встал на колени, чтобы заняться плинтусами. Работал он аккуратно. У него была крохотная кисточка для углов; он прошёлся по всему три раза. К тому времени, когда я закончил покрывать рамы вторым слоем, уже вставало настоящее жёлтое солнце. Красная краска была до того тёмной, что отталкивала свет, и, хотя нам видно было, как снаружи начинается день, внутри комнаты казалось, будто наша с Ханвеллом ночь не кончится никогда. Усталость прошла, и я очутился по ту её сторону — спать не хотелось совершенно. Стоя в одном исподнем, я чувствовал, что могу покрасить это окно ещё хоть тысячу раз, лишь бы не возвращаться в тот мир снаружи. Наверное, я был счастлив. Часам к шести утра даже бедняга Ханвелл ясно видел своими не различающими цветов глазами, что краснее эту красную стену нам уже не сделать. Я спустился с лестницы и принёс ещё два стакана виски. Сидя на полу, мы любовались своей работой. Мы отделали комнату для Вас и Ваших сестёр. Ощущение было приятное. До этого я так давно вообще ничего не делал своими руками.