Пройдя через различного рода "лабораторные" эксперименты и "опыты" с разнообразнейшими говорами, интонациями, ритмическими перепадами и т. п., поэт пришел к утверждению глубинной простоты. Еще в 1936 году он писал: "Где взять мне той чудесной простоты, которой требует моя эпоха?.."
А в одной из статей Сельвинского (1962) мы читаем:
"Что касается меня лично, то я уже давно перерос стадию экспериментаторства: мастерство ушло у меня в кончики пальцев. От формы я требую только одного:… в лирике совершенной простоты: никакого искусственного украшательства, никакой техники ради техники — только точность в передаче глубинной точки любого подлинного чувства".
Но одновременно, будучи прекрасным педагогом-наставником нескольких поколений молодых стихотворцев, Сельвинский не забыл добавить к рассказу о собственном опыте примечательные слова новатора: "Такой простоты нельзя требовать от молодежи. Молодость должна перебродить и, если хотите, "перебеситься", иначе она никогда не созреет и с младенчества превратится в "пай-старичков".
В этом сборнике поэт виден как бы на всех ступеньках его лирического бытия, начиная с детства и далее в грозные, трудные, боевые годы становления страны социализма. Все это по-своему преломилось в лиризме ощущений и раздумий, связанных с вечными темами — любви, жизни и смерти, войны и мира. Здесь же стихи об искусстве, о месте поэта в народной судьбе, в борьбе за победу разумного, доброго, вечного… В этой связи несколько слов о стихах, навеянных встречей поэта с зарубежными странами, и специально о цикле "Война"…
Хотя довольно долго Сельвинскому ставили в упрек, что он-де "западник", встреча поэта с заграницей (в 1935 году) не стала для него лирическим "звездным часом", не раздула искорки вдохновения в пламя поэтических откровений. Пожалуй, лучшие в этом цикле два-три стихотворения о Японии да еще цикл стихов о Франции, где как бы невольно в центре оказалась перекличка с Маяковским. Заграничные стихи Сельвинского совершенно в ином регистре, нежели стихи Маяковского с их ярким и сильным публицистическим накалом, с обнажением напрямую антагонизма двух социальных полюсов планеты. У Сельвинского социальный смысл и пафос негромки. Они как бы вплавлены в характеры и портреты лирических героев — будь то японский башмачник или персонажи французского цикла "Лувр". Перекличка с Маяковским возникла на иной орбите, как внутренний, полный горечи и страсти диалог двух поэтов о поэзии, о жизни и смерти, об их дружбе-вражде. Череда лет мощным течением снесла налет давних групповщинных "конфликтов", но оставила нетленной, словно возродила из пепла с новой силой юношескую любовь Сельвинского к своему старшему другу Маяковскому (Hotel "Istria").