Ворвется ли сюда мой командир
С седым броневиком под носорога?
Или, ведя со следствия, дорогой
Меня пристрелит белый конвоир?
Но мне совсем не страшно почему-то.
Я не одену трауром минуты,
Протекшие за двадцать долгих лет.
Со мной Идея! Входит дядька сивый,
Опять зовут в угрюмый кабинет,
И я иду, бесстрашный и счастливый.
13
И я иду. Бесстрашный и счастливый,
Сухою прозой с ними говоря,
Гремел я, как посланник Октября.
Зачем же вновь пишу я только чтиво?
И где же дот божественный глагол,
Что совесть человеческую будит?
Кто в двадцать лет по крыльям не орел,
Тот высоко летать уже не будет.
Да что гадать! Орел ли? Птица вир?
Одно скажу — что я не ворон-птица:
Мне висельник добычею не снится.
Я всем хочу добра. Я эликсир.
Впивай! Не исчерпаешь! Я — столицый!
Мне двадцать лет — передо мною мир!
14
Мне двадцать лет. Передо мною мир.
А мир какой! В подъеме и в полете!
Люблю я жизнь в ее великой плоти,
Все остальное — крашеный кумир.
Вы, сверстники мои, меня поймете:
Не золоченый нужен мне мундир,
Не жемчуг, не рубин и не сапфир.
Чего мне надо? Все — в конечном счете!
Сапфир морей, горящих в полусне,
Жемчужина звезды на зорьке алой
И песня золотая на струне.
Все прошлое богатство обнищало,
Эпоха нарождается при мне.
Мне двадцать лет. Вся жизнь моя — начало.
15
(Магистраль)
Мне двадцать лет. Вся жизнь моя — начало.
Я только буду, но еще не был.
Души заветной сердце не встречало:
Бывал влюбленным я, но не любил.
Еще мой бриг не тронулся с причала,
Еще я ничего не совершил,
Но чувствую томленье гордых сил
Во мне уже поэзия звучала.
Я слышу эхо древности седой,
Я чую зов эпохи молодой.
О, как пронзительны ее призывы!
Что ждет меня? Забвенье или пир?
Но я иду, бесстрашный и счастливый:
Мне двадцать лет. Передо мною мир!
Симферополь
1920
Сонет
("Я никогда в любви не знал трагедий…")
Я никогда в любви не знал трагедий.
За что меня любили? Не пойму.
Походка у меня как у медведя,
Характер — впору ветру самому.
Быть может, голос? Но бывали меди
Сродни виолончельному письму;
Иных же по блестящему уму
Приравнивали мы к самой комете!
А между тем была ведь Беатриче
Для Данте недоступной. Боже мой!
Как я хотел бы испытать величье
Любви неразделенной и смешной,
Униженной, уже нечеловечьей,
Бормочущей божественные речи.
1950
Сонет
("Душевные страдания как гамма…")
А я любя был глуп и нем.
Пушкин
Душевные страдания как гамма:
У каждого из них своя струна.
Обида подымается до гама,
До граянья, не знающего сна;
Глубинным стоном отзовется драма,
Где родина, отечество, страна;
А как зудит раскаянье упрямо!
А ревность? М-м… Как эта боль страшна!
Но есть одно беззвучное страданье.