Я проводила пасхальные дни на завалинке, рядом с Зимби. Зимби мне особенно памятен: сильный, великодушный пес, любивший людей, и особенно детей. И если тело мое наполнено теплом, то это его тепло я впитала. Ноздри мои и поныне обоняют его запах. Когда я покидала свой дом, он горестно выл, будто знал, что я не вернусь, и мы никогда не свидимся более. Для меня он живет и здравствует, со своим глуховатым, сдавленным лаем, в котором всегда слышался мне зов друга. Душа моя прилепилась к его душе, если только можно так говорить. С тех пор, как я вернулась, временами мне слышится, что он скулит, и мне хочется прижаться к нему, округлому и мягкому, я тоскую по его шелковистой шерсти, по запаху реки, приставшему к его лапам.
Мама тоже любила Зимби, но то была иная любовь, отчужденная, без прикосновений. Однако бессловесное это существо, по-видимому, ощущало, что у несчастной женщины есть особое к нему чувство, и пес радостно прыгал ей навстречу. Отца он боялся пуще смерти. Иногда мне кажется, что через Зимби я связана с покойной матерью. Любовь к нему соединила наши души неведомой силой. Только Господу ведомы тайны сердца, и только Господь знает, что связывает нас и в жизни, и в смерти.
Сразу же после Пасхи гас свет, озарявший лицо моей матери, и снова оно становилось сердитым. Маленькой я слышала, как говорили про нее: «Несчастная, как ее не пожалеть: все ее дети померли во младенчестве». Я была уверена, что и меня не обойдет стороной Ангел смерти. Каждую ночь молилась я о том, чтобы мне даровали жизнь, и, о чудо, молитвы помогли, жизнь моя продлилась сверх того, что отпущено человеку.
Мама умерла совсем молодой. По сию пору стоит передо мною ее облик, как в тот день, когда она нас покинула. Особо вижу я ее длинные руки, вскинутые во гневе. Даже сегодня, спустя так много лет, я вспоминаю о ней с трепетом и дрожью, как говорится в Писании. И когда я огорчаю ее, она появляется предо мною с тем же гневным жестом. «Почему же ты сердишься на меня, мама? — спрашиваю я. — Ведь за все свои грехи, те, что ведомы мне, я уже понесла наказание, а за те, что не ведомы, — покарают меня в мире грядущем». Но мать стоит на своем, она очень молода, и молодою останется навеки — если бы суждены ей были долгие годы, как мне, высохли бы ее слезы. В мои годы человек уже не гневается.
Порою мне кажется, что она на всех нас сердится, потому что похоронили ее в обледенелой земле. Кладбище было пустынным и белым, два могильщика топорами вырубали ей могилу. Люди стояли поодаль и дрожали от холода. Священник сердился на могильщиков, что по лености своей не приготовили они могилу вовремя. Лицо священника было мрачным, торопя могильщиков, он произносил высокопарные слова, которые звучали, как проклятья.