— Нам сказали, что мальчик сорвался со скалы в море. Может, тогда она столкнула его, а сейчас — машину…
— Нет, только не на южном побережье, — отозвался Вексфорд. — Это тебе не запад Шотландии, где можешь подъехать к самому берегу. В Истбурне такое просто невозможно. Отправлюсь-ка я домой поразмыслить над всем этим. Ты высадишь меня, Джим?
По правде говоря, это очень трудно — сидеть в кресле, даже если кругом тихо и ты один, и пытаться на чем-то сосредоточиться. Как только решаешь помолиться или заняться медитацией, тут же что-нибудь сбивает с толку: человеческие голоса из дома или с улицы, шум машин, «жужжание мухи», как говорил Джон Донн. Вексфорд не пробовал молиться — он просто пытался найти решение, но, просидев с полчаса, чуть было не задремал, и ему пришлось гнать сон прочь. Дважды он ловил себя на том, что его мысли обращены к Сильвии и вероятности еще одного потопа, и лишь только после этого признал свое поражение. Сосредоточиться гораздо легче во время долгой прогулки. Но шел дождь — временами моросил, временами хлестал в полную силу, — и эти перепады в настроении погоды тоже нарушали ход мыслей Вексфорда. За полчаса догадок о том, где может находиться принадлежащий Джорджу Трою четырехдверный темно-синий «фольксваген-гольф» с номером LC02 YMY, не прибавилось.
Он даже снился ему ночью. Один из тех беспорядочных снов, в которых обычно случаются причудливые метаморфозы. Машина, за рулем которой сидел мужчина (кто это был, неясно), ехала впереди по магистрали, но, съехав к обочине и остановившись, тут же превратилась в слона и тот безмятежно начал жевать листья яблони. Водитель исчез. Вексфорд уже собирался запрыгнуть на спину слона, но тот опять перевоплотился и на этот раз принял очертания троянского коня, запряженного в блестящую темно-синюю карету. Пока Вексфорд ее разглядывал, одна из четырех дверей открылась и из нее вышли женщина и двое детей. Он проснулся, не успев разглядеть их лица.
Иногда можно проснуться посреди ночи, а потом снова заснуть, но это пробуждение было другим. Целый час он пролежал без сна. Затем встал, нашел сборник пьес Джорджа Бернарда Шоу и открыл «Андрокла и Льва». Еще более эксцентричная, чем ему казалось — последний раз он читал ее лег тридцать пять назад, — она была написана старомодным языком, а описанные в ней переживания могли тронуть только современника автора, сейчас же они перестали быть злободневными. Женских ролей было только две: Мегера, жена Андрокла, и Лавиния, красивая христианка. Наверняка последняя была отдана Джоанне Трой. А кем же был Людовик Браун? Единственный, кого он мог здесь сыграть, — мальчик, вызывающий актеров на сцену и произносящий семь или восемь фраз. Его точно играл Людовик.