А Иоллос тем временем писал Соболевскому: «Дни Антона Павловича сочтены — так он мне показался тяжело больным: страшно исхудал, от малейшего движения кашель и одышка, температура всегда повышенная. <…> Ему трудно было подняться на маленькую лестницу». Восьмого (21) июня Чеховы выехали в другой конец Германии, в Баденвейлер. Там они остановились в лучшей гостинице города — «Ремербад»; Антону как будто стало немного получше. Однако через два дня супругов попросили из гостиницы съехать: Чехов кашлем нарушал покой других постояльцев. Переместившись в частный пансион «Фредерике», Антон писал доктору Кур кину, что его теперь беспокоит лишь одышка и худоба и что он уже помышляет о том, «куда бы удрать от скуки».
Пользовавший Чехова доктор Швёрер был женат на москвичке Живаго, знакомой Ольге с гимназических лет. Врач он был знающий и внимательный, но, к неудовольствию Антона, продолжил тактику лечения, избранную еще в Москве доктором Таубе. Чехову снова запретили пить кофе. Целые дни он проводил в шезлонге и даже немного загорел на солнце; принимал массаж. Евгению Яковлевну он заверил, что через неделю будет «совсем здоров». Маша в письмах рассказывала Антону о том, как сильно беспокоит родню его состояние: «Ваня приехал один. Мы плакали, когда он рассказывал про твою болезнь и про то, что он не мог спать ночи — ему все представлялся твой болезненный образ». Ольга исправно посылала Маше бюллетени о здоровье мужа и в письме от 13 (26) июня намекнула на возможность близкой развязки:
«Умоляю тебя, Маша, не нервись, не плачь, опасного ничего нет, но очень тяжело. И ты, и я знаем, что ведь трудно было ждать полнейшего выздоровления. Отнесись не по-женски, а мужественно. Как только Антону будет полегче, я все сделаю, чтобы скорее ехать домой. Вчера он так задыхался, что и не знала, что делать, поскакала за доктором. Он говорит, что вследствие такого скверного состояния легких сердце работает вдвое, а сердце вообще у него не крепкое. Дал вдыхать кислород, принимать камфару, есть капли, все время лед на сердце. Ночью дремал сидя, я ему устроила гору из подушек, потом два раза впрыснула морфий, и он хорошо уснул лежа. <…> Антону, конечно, не давай чувствовать в письме, что я тебе писала, умоляю тебя, это его будет мучить. <…> По-моему, мамаше лучше не говори, что Антон не поправляется, или скажи мягко, не волнуй ее. <…> Антон все мечтал о возвращении домой морем, но, конечно, это несбыточно. <…> На днях ездила во Фрайбург, велел заказать себе светлый фланелевый костюм. Если бы я могла предвидеть или если бы Таубе намекнул, что может что-то с сердцем сделаться или что процесс не останавливается, я бы ни за что не решилась ехать за границу».