Конечно, тут бы посоветоваться с соседом, у того, сразу видно, голова хорошо работает… Но автор заумных филологических опусов громко сопел, причем как на коротком и судорожном вдохе, так и на длинном неспешном выдохе, словно ритмично пугался чего-то во сне и тут же брал себя в руки.
Неудобно будить незнакомого человека! Надо ждать утра… И постараться хорошо выспаться. Но на этот раз, как он ни старался, заснуть долго не мог. Только под утро пришло тяжелое забытье.
* * *
— Подъем! — рявкнул грубый голос. — Встать, кому говорю!
Черепахин вынырнул из кошмарного сна, но кошмар продолжался наяву. Жуткая, в своей убогости и неприспособленности к человеческому бытию камера, в которой можно держать только скот, да и то предназначенный на убой. Атмосфера полного бесправия и произвола, которую олицетворял молодой сержант, стоящий с широко расставленными ногами у распахнутой двери и постукивающий литой резиновой палкой по голенищу сапога.
— Построиться у стены. Перекличка! — кричал сержант голосом нечеловеческим и уж точно не предназначенным для людей. Со своими товарищами, знакомыми и членами семьи он разговаривает, конечно, совершенно по-другому.
— Сушин! — молодцевато и громко отозвался сосед, став по стойке «смирно».
— Черепахин, — вяло проговорил директор «Зенита».
Он уже давно отвык от перекличек. И от обезличенности фамилии отвык тоже. Много лет он был Иваном Сергеевичем, товарищем Черепахиным, а в последнее время — господином Черепахиным или господином директором, лауреатом двух республиканских и десятка областных премий, заслуженным деятелем культуры, победителем Всеукраинского конкурса на лучший телевизионный очерк… Его фамилия всегда была окутана флером должностей, званий, уважительных обращений… Сейчас, без них, она выглядела голой и никакого уважения не внушала, да и не заслуживала.
— Чего, не проснулся еще, чудила на букву мэ? — оскалился сержант и ткнул задержанного палкой в грудь. — Может, тебе для бодрости почки пощекотать? Фамилия, громко!
— Черепахин! — выкрикнул Иван Сергеевич. В этот момент он сам себе был противен. И отчетливо понял, что одна жизнь кончилась, и сейчас начинается другая.
После переклички они получили завтрак. Пшенная каша с детства вызывала у Ивана Сергеевича аллергию — чесался язык и начинался насморк. Он отставил сальную алюминиевую миску с воткнутой в желтый комок алюминиевой ложкой. А есть хотелось. Выручил Аристарх Матвеевич, у которого оказались принесенные женой бутерброды с сыром и колбасой. За едой Черепахин и поделился своими ночными соображениями.