И Лагранж не задумывался о том, чего не мог понять. И вопросов лишних не задавал. Босс ставил перед ним простые и ясные задачи. Ну, скажем, не всегда простые. Но всегда — ясные.
Он повернулся к Рябому.
— Ты говоришь, они спрашивали тебя о Коннорсе?
— … Они думали, что я сплю, а я все слышал… Что? Да, они ведь его дружки. Говорят, нам плевать, чья пуля попала в него. Нам, говорят, надо знать, кто послал вас на это дело. Только я им ничего не сказал!
— Ты молчал? Как тебе это удалось? Я бы не выдержал, — признался Мутноглазый. — Меня как-то ранило в руку. Да и раной-то не назовешь — пуля содрала кожу на запястье. Но я выл от боли. Честно признаюсь, выл. На стенку кидался. И если б меня кто-то схватил тогда за раненую руку, я бы ему маму родную выдал, не то что каких-то подонков…
— Я никого не выдал, — процедил Рябой. — Джо, мне не нравятся такие разговоры. Мне много чего не нравится. Те, кого я считал друзьями, кинули меня подыхать от гангрены. Я мог бы назвать их имена еще тогда, когда меня нашли в берлоге. И поверь, люди Коннорса живо разобрались бы с ними…
— С ними разобрались, — сказал Мутноглазый. — Не знаю, как люди Коннорса на них вышли. Но тела твоих друзей обнаружили через день после того, как ты пропал.
— Я никого не выдал! — крикнул Рябой, и сигара вылетела изо рта.
Во взгляде, которым он проводил ее, было столько отчаяния, что Лагранж рассмеялся.
— Тебе не позавидуешь, — сказал он. — Одной рукой спички не зажжешь.
— Ничего, научусь! — злобно прищурился Рябой. — Люди и без обеих рук живут! А у меня одна рука будет работать за две.
— Что можно делать одной рукой? Только пересчитывать мелочь в шляпе. Тебе придется поискать место, чтобы просить милостыню. Я заметил, что больше всего подают безногим. Даже слепые почему-то собирают меньше. А вот насчет одноруких… — Лагранж покачал головой. — Однорукому и я бы не подал.
— Я не собираюсь нищенствовать! На ранчо хватает работы! Буду прибирать, буду готовить…. И ночным сторожем могу работать. Точно, никто не любит ночью караулить. А я — буду. С дробовиком-то справлюсь и одной рукой.
— Кто ж его тебе даст, — вздохнул Лагранж, останавливая коня на развилке. — Ладно, Рябой, хватит. Дальше ты поедешь один.
— Почему?
— Не хотел тебе говорить, но ты сам напросился. Ты уволен. Форсайту не нужны калеки.
— Но… Но как же так? На что я буду жить? А мои вещи? Мои деньги? Все осталось дома…
— У тебя больше нет дома. Но все не так плохо. У тебя есть кое-что на первое время. Кобыла, седло и фляга с водой. Двигай на север. В Канзасе как-нибудь устроишься. Прощай.