– У меня такое чувство, что они хорошо знают, куда стрелять, – поделился со мной Шерхель. Мы в числе других оборонцев, застигнутых обстрелом, сидели в «ракетоубежище», узкой канаве, вырытой накануне днем возле Дома Совета. Поверх канавы были уложены в два ряда медные болванки, которые, по идее, должны были выдержать прямое попадание ракеты, но когда звук очередного реактивного снаряда, выпущенного неприятелем, замирал в вышине над нашими головами, становилось жутко от мысли, что сейчас не меньше сотни килограммов взрывчатки мчится к земле, и возможно, что упадут они прямо на тебя.
Всего было сооружено тридцать два убежища, подобных нашему: у лимеса, на территории завода, на позициях, где стояли паровые пушки и катапульты. Не занятых на дежурстве солдат и свободных от смены арбайтеров мы переселили в глубь плоскогорья, куда ракеты не долетали. В общем и целом все предпринятые нами меры должны были свести потери к минимуму.
Обстрел длился почти всю ночь. Иногда свободники били залпами, и тогда ракеты падали на нас непрерывно, но бывали моменты, когда мы не слышали мерзкого воя минут по сорок. В это время над плоскогорьем стояла удивительная тишина, нарушаемая лишь изредка окриками часовых:
– Стоять! Кто идет? Пароль!
Это перебегали из убежища в убежище те, кто пытался найти родных и друзей, вернуться в свое подразделение или попросту выгнанные во тьму обыденными человеческими надобностями, которые не могла отменить никакая война.
Сегодня выяснилось, что, несмотря на все меры защиты, мы потеряли два десятка человек только убитыми. Кто-то не успел добраться до спасительного убежища или ближайшей траншеи, кого-то осколок нашел на боевом посту. Одна из ракет попала в хижины, которые во множестве сооружали занятые на земляных работах у лимеса – для отдыха. Когда утром разобрали завалы и разгребли землю, то обнаружили пять трупов. Самое страшное, что три тела оказались детскими. Выяснилось, что те из оборонцев, кто не хотел расставаться со своими детьми, попросту прятали их от меня, надеясь неизвестно на что.
Я понимал родительские чувства колонистов, но мне все же пришлось отдать приказ сурово карать за укрывательство детей от эвакуации. Не уверен, что именно боязнь наказания подействовала на несчастных родителей. Скорее, их поразил и испугал вид изувеченных детских тел, погребенных под обломками хижин. Но так или иначе, в полдень к Двум Братьям ушел еще один обоз – с ранеными и почти сотней детей.
Весь день мы укрепляли нашу оборону – рыли «волчьи ямы» на путях возможных атак свободников, возводили вокруг капониров с катапультами насыпи, закладывали паровые машины медными блоками и мешками с землей, углубляли и расширяли убежища. Шерхель полностью прекратил добычу меди во всех копях – уже добытых запасов хватило бы на год, и к оборонцам присоединилось три с лишним сотни рудокопов. Их старшего звали Глен Шанье, но все называли его Маркшейдером. Это был горбатый мужик, немногословный и даже угрюмый. Оглядев плоды наших усилий, он хмыкнул и предложил вырыть между Домом Совета и полуразрушенным госпиталем подземное убежище, в котором могли бы разместиться и палаты для раненых, и казармы, и мастерские оружейников.