У церкви отчаянно завизжали. Послушницы бросились кто куда.
– Парни! Начинаем обвалку! – крикнул Каракурт, высоко подняв руки: в одной – окровавленный меч, в другой – факел. И гогочущие легионеры бросились вперед, размахивая оружием…
Мою клетку поставили у ограды, шагах в двадцати от ворот. Лежа на боку, не в силах пошевельнуться от боли, я не столько видел, сколько слышал – звон клинков, треск и грохот, зычные крики захватчиков и отчаянные, полные ужаса – обитательниц монастыря. Кто-то молил о пощаде и взывал к милосердию, кто-то громко выкрикивал: «Господи, спаси! Спаси, господи!» – но все эти звуки перекрывал пронзительный, животный визг – так визжат свиньи на бойне…
Видимо, на какой-то момент я потерял сознание, а когда очнулся, церковь и сараи уже пылали, в главном здании монастыря горел второй этаж, а легионеры во главе со своим предводителем расположились прямо на каменных плитах неподалеку от церковных дверей. На воткнутых в щели между плитами пиках жарилось мясо, и меня до сих пор бросает в дрожь при мысли, откуда оно взялось.
Несколько человек выкатили из подвала и поставили на попа здоровенную латунную бочку. Каракурт чеканом пробил в ней дыру, и оттуда хлынула темная пенящаяся жидкость. Легионеры встретили это событие радостным ревом, подставляя под струю большие чаши, видимо, найденные в церкви.
Они пили, ели, горланили песни.
Не знаю, сколько времени все это продолжалось. Я то впадал в забытье, то выныривал из мутного, полного боли и страданий омута. Все перед моими глазами слилось в хаотический хоровод из кривляющихся фигур, ревущего пламени, какофонии звуков и мешанины запахов.
Наверное, они не убили всех послушниц сразу, потому что в памяти моей осталось, отпечаталось видение: нагое женское тело, извивающееся в руках своих палачей, отчаянные вопли – и кровь, кровь, кровь…
Потом сквозь крики, треск ломающихся перекрытий и грубые голоса легионеров до меня стало доноситься нечто, напоминающее хорал.
«Наверное, я умираю. Наверное, так поют ангелы», – эта мысль, помню, поразила меня и заставила встряхнуться, прийти в себя.
С грохотом обрушилась крыша церкви. Каракурт и его подручные радостно завопили, размахивая клинками. Сноп белых искр взвился в ночное небо, ослепив меня. Исчезли темные силуэты гор, окружающих монастырскую долину и равнодушно взирающих на разорение мирной обители. Ветер понес искрящееся облако, растягивая его в огненный протуберанец.
И вновь я услышал, как где-то далеко несколько десятков охрипших голосов поют удивительно знакомую и совершенно невероятную здесь, на Медее, песню.