Примерно через час мистер Коблинг сказал, что его жена может рассказать о мисс Доусон гораздо больше, чем он, и предложил своим новым знакомым отправиться к нему домой. Те с готовностью приняли это приглашение. Все трое двинулись в путь. По дороге мистер Коблинг рассказывал Паркеру, что на Михайлов день ему стукнет восемьдесят семь, но что он еще крепок, гораздо крепче, чем кажется с виду, и, если бы не проклятый ревматизм, жаловаться ему было бы не на что.
— Меня, конечно, сейчас немножко согнуло, не могу этого отрицать, — объяснял мистер Коблинг, — но это больше из-за лошадей. Всю свою жизнь я только с лошадьми и возился…
— Чарльз, у тебя ужасно раздраженный вид, — шепнул Вимси на ухо Паркеру. — Наверное, это из-за того, что ты пьешь за завтраком чай. Чай раздражает слизистую желудка.
Миссис Коблинг оказалась очаровательной старой леди, всего на два года моложе своего мужа. Лицо ее изумительно напоминало сушеное яблоко. Возможность поговорить о «милой мисс Агате» привела ее в полный восторг. Полагая, что подобные расспросы надо чем-то обосновать, Паркер пустился было в путаные объяснения, но тут же получил новый пинок под столом. В представлении миссис Коблинг, для любого человека не могло быть ничего более естественного, чем интерес к семейству Доусонов. Она радостно защебетала, не заставляя себя долго упрашивать.
Да, она прислуживала в доме Доусонов, еще когда была девочкой. Можно сказать, она почти что родилась в этом доме. Как-никак, ее мать служила домоправительницей у мистера Генри Доусона, который был папой мисс Агаты, а еще раньше — у его отца. Сама миссис Коблинг начала прислуживать в буфетной, когда ей еще не было и пятнадцати лет. Мисс Хэрриет тогда было всего три года — да, это самая мисс Хэрриет, что потом вышла замуж за мистера Джеймса Виттейкера. Да, миссис Коблинг же работала у Доусонов, когда родились остальные дети. Бедный мистер Стивен — все-то думали, что он и будет наследником, но все кончилось таким несчастьем, и это убило его отца, и ничего не осталось от всех надежд. Да, это было очень печально, бедный мистер Генри занимался какими-то спекуляциями — миссис Коблинг затруднялась сказать, с чем они были связаны — но все это было очень рискованно, и было все это в Лондоне, где столько плохих людей. Одним словом, всего он лишился, бедный джентльмен, и от этого удара он уже не смог оправиться. Всего пятьдесят четыре ему было, когда он умер; такой был порядочный, утонченный джентльмен, для каждого-то у него находилось доброе слово. И жена его тоже ненадолго пережила, бедная овечка. Она была француженкой, эта милая, добрая леди. Одиноко ей было в Англии. Родных здесь у нее не было, а две ее сестры, можно сказать, заживо себя похоронили: обе ушли в один из этих ужасных католических монастырей.