Затем Марина начал читать антиспартаковские стихи:
И говорил Олег Романцев,
Что родом он из мексиканцев.
Какой ты, на хуй, мексиканец!
Ведь ты ж «спартаковский» засранец!
- Классные стихи! Только я не понял, при чем тут мексиканцы? Ведь Романцев не похож совсем на мексиканца…
- Да это так… для рифмы… Играть-то он все равно никогда не умел. Или вот еще послушай:
Мясник, ты снова рвешься ввысь.
Смотри, мясник, не наебнись,
Ведь в 78-м году
Ты вылетал уже в пизду.
- Здорово, Марина! Просто здорово!
- А как тебе это: «По воротам бил Хапсалис - на трибунах все уссались».
- Просто супер, Марина! Хапсалис - тот еще мазила. А на хоккее вы чего-нибудь распеваете? Как поддерживаете игроков?
- Да те же шизовки, что и на футболе, кричим. Но есть одна специальная песня:
И снова армейцы выходят на лед.
Огромный город победы их ждет.
Дроздецкий Коля свой гол забьет,
И наши армейцы выйдут вперед!
Песню надо было петь на мотив советского шлягера «Наш мир непрост». «Классно переделали!» - подумал я и решил, что для СКА эта песня тоже подходит, достаточно лишь поменять Колю Дроздецкого на Колю Маслова. Мне удалось привить традицию петь эту песню на матчах СКА, а когда в Ленинград вернулся доигрывать мега-звезда советского хоккея Николай Дроздецкий, то можно уже было ничего и не переделывать.
Из-за стенки перестали доноситься писки Падшей женщины. Я и Марина постепенно проваливались в сон. Проснулись мы от криков в коридоре вагона: «Стоять! Всем на пол! На пол все легли! Куда, сука?!» Спросонья я не сразу разобрался, что стряслось, отворил дверь купе и тут же упал от сильного удара в грудь. Падая, ударился головой о столик и потерял сознание. Очнулся я от того, что меня кто-то бил по щекам, этим кто-то оказался мент.
- Давай вставай, вставай, быстро!
Я поднялся. Марины рядом не было, как потом я узнал, он сумел быстро открыть окно, выпрыгнуть и убежать. Ведь если бы его взяли менты, то на свободе он бы оказался не скоро - за грабеж в совке давали большие сроки.
Марина потом объявился в Ленинграде. Не знаю, каким образом, но он потерял штаны и ходил в хлопчатобумажных тренировочных с пузырями на коленках. Он спросил, нет ли у меня штанов, которые я мог бы ему подарить. У меня были штаны, мне они достались от моего родственника, московского модника, но я в них ходить не решался, это были серые брюки в клетку, а гульфик не закрывался клапаном. Но Марине они понравились.
- На тебе взамен, - сказал он, и снял с себя джинсовую куртку. А джинсовая куртка по тем временам была большой ценностью. В ней я проходил аж до второго курса института.