Все сияло, и сиянье вошло мне в душу. Я пил свежесть, кусал кисловатую свежатину, глотал ее, не прожевывая. Грудь, набитая кислородом, расширилась, плечи расправились, налились силой. Я откидывал метры палками: мах! мах! И стряхивал на снег годы. Так они и посыпались: пятидесятый, сорок девятый, сорок восьмой... сороковой, тридцатый... Несся за девчонкой лохматый студент с журналистского, азартно орал во псе горло: "Ходу! Ходу! Темп давай, козявка!" Нарочно приотставал, давал фору, чтобы нагнать шутя. Сердце у бежевой было здоровое, дыханье хорошее, а ножки все-таки коротенькие, не чета моим ходулям. Да и трудно ли было мне переставлять ноги, когда лыжи сами несли меня. Несли! Я стоял, и сущности, то на правой ноге, то на левой. Приседал перед впадинами, выпрямлялся на горбах, вбок клонился от веток, но стоял. Слегка пританцовывал, исполнял "па-де-лыж". Не бывало такого танца? Я отрабатывал его в лесу. Плечами, локтями набирал скорость, задниками отбивал чечетку и замирал на пуантах: одна лыжа несет меня, другую я сам несу в воздухе, наготове.
- Ой, не могу, - сказала девушка, останавливаясь у красного столбика на перекрестке. Очень полезные эти столбики, мешают заблудиться в лесу. Счет у них как на картах: с запада на восток, первый ряд - самый северный, второй - южнее. Смотришь на затесы, как на компас. - Ой, не могу, дядя Витя, загоняли совсем!
Щеки у нее блестели, глаза блестели. Пуще всего блестел кончик носа.
- Хорошо? - спросил я самодовольно, как будто именно я посадил этот лес и обсыпал его свежим снегом.
- Ой, спасибо, дядя Витя! Можно, я поцелую вас? Сейчас-то я понимаю, что целовала она не меня. Целовала голубизну и белизну, кружева инея, кисловатый воздух и пахучий снег, подвенечную чистоту каждого сугроба, красоту леса свою собственную юную красоту. Радость бытия надо было выразить поцелуем, и только мои губы были поблизости. Но тогда я принял ее благодарность как должное, словно впрямь я заготовил для нее этот сияющий день, преподнес его спутнице, как букет. Ну, конечно, она должна была поблагодарить за такой подарок.
- Только один поцелуй за всю красоту? - возмутился я.- За каждый километр надо в отдельности.
- Ой, не мелочитесь, дядя Витя! Посчитаемся на обратном пути.
- А ты хотел дома сидеть, - сказали лыжи тихонько, нарушая заповедь молчания.
- Что вы сказали? - насторожилась девушка. - Ах, ничего, мне показалось! Ну, ловите тогда!
И метнулась влево, на боковую дорожку.
А с той дорожки лыжня вывела нас на горбатое поле, а с поля - в березовую аллею. Кора на солнце казалась оранжевой, неправдоподобно оранжевой, а верхние веточки были розовыми и почти прозрачными: растопыренные детские пальчики наивно хватали небо. По аллее мы скатились в канаву, снова на горку, оттуда в сероствольный ельник.