К тому времени он уже начал превращаться в настоящую красивую сороку, и младенческий ор все больше сменялся взрослым стрекотом. У него проявились белоснежные бока, аккуратная белоснежная кофточка, хвост вытянулся и стал зеленым, отливающим почти радужной синевой. Он продолжал бегать за нами, требуя, чтобы его кормили, но, как мы несколько раз убедились, он теперь вполне мог клевать и сам. Как-то, когда он воображал, будто никто его не видит, он увлеченно клевал остатки супа из собачьей миски, а Топа, высунув из конуры голову и передние лапы, лежал и спокойно взирал на это безобразие.
Потом он стал исчезать.
— Летать учится, — говорил отец. — Скоро совсем улетит.
Но все оказалось не так просто. Однажды мы увидели, как он драпает, возвращаясь откуда-то, из последних сил вспархивая над землей. Вслед за ним через забор прыгнула кошка, предвкушающая неплохой обед. С диким стрекотом Брюс юркнул в конуру, а перед кошкой вдруг возник вылезший Топа. Кошка жалобно мяукнула и присела на задние лапы, а из глубин конуры послышался торжествующий стрекот Брюса — еще того стервеца! Топа рявкнул, и кошку как ветром сдуло.
Мы так поняли, что Брюс проделывает эту хохму не в первый раз.
С тех пор, если мы не могли его нигде найти, мы заглядывали в конуру. Брюс сидел там, спрятавшись за Топой, посверкивал из угла своими глазками. Нас поражало, что Топа не только не трогает Брюса, но даже как бы покровительствует ему. Конечно, Топа знал, что Брюс — часть домашнего уклада, а ничего домашнего трогать нельзя, но ведь он ни разу не сделал даже попытки легонько хлопнуть Брюса лапой, когда тот слишком надоедал. А ведь и самым легким движением лапы Топа мог превратить Брюса в лепешку. Наверно, Топе тоже нравились эти игры с кошками.
Порой Брюс любил сидеть на крыше конуры, по-своему ее украшая. Топа и к этому относился спокойно.
А потом он совсем улетел. В августе и в начале сентября, когда мы пошли в школу, мы видели его раза два или три. Он проносился над нашим домом, пронзительно стрекоча. По всей видимости, что-то непотребное, типа того, что, мол, вы, идиоты, там, внизу, если вы меня считали таким же идиотом и ждали, что я за какие-то жалкие тюри с мясным фаршем буду вам благодарен, то фигушки! У вас своя жизнь, у меня — своя, и я вас презираю!
— Улетел без спасибо, без до свидания. Настоящий хам! — посмеивалась мама. — Но оно и к лучшему! Ведь это ж ужас что такое было! Я до сих пор нахожу в дальних углах дома места, которые он основательно загадил, когда «удалялся от мира». И вообще, без его вечного крика «жрать хочу» жить намного легче и приятней...