Ульянов презрительно рассмеялся и спросил:
— Вошь?
— Вошь! Это уже пятая; все нары заражены, — проворчал тот.
— Терпеть и молчать надо! — подражая ему, сказал Владимир. — Не можешь стерпеть укуса вши, милый брат, а рассуждаешь о терпении! Или нас обмануть хочешь, или самого себя, христианин!
Слушатели взорвались смехом. «Христианин» больше не возникал.
— Эх! — воскликнул голый верзила. Если бы меня сделали судьей, я бы там долго не говорил! Ножом по горлу и — в канаву. Столько во мне этой ненависти собралось, как вшей и клопов в нарах. Эх!
— Может, дождетесь, товарищ! — утешил его Владимир.
— Ой! Хотя бы один-единственный такой денек прожить, потом уже и умирать не жалко! За все обиды, за нищету!
— Может, дождетесь! — повторил Ульянов, ложась и накрываясь пальто.
Больше ни о чем не говорили.
Ночующие в приюте бедняки тихими голосами рассказывали друг другу о своих страданиях, нищете и жизненных трагедиях, один за другим замолкая и засыпая.
Ульянов не мог заснуть. Он ждал полицейского обыска и внимательно прислушивался.
Где-то далеко часы отбили полночь.
В приюте царила тишина. Раздавленные колесом жизни люди, которые сползлись сюда отовсюду, как раненые букашки, впадали в тяжелый, неспокойный сон.
Вдруг Ульянов услышал отчетливый шорох и тихий шепот:
— Пойдем, Ванька! Уже можно…
Два человека выскользнули из освещаемой подвешенной под потолком и страшно коптящей керосиновой лампой полутемной комнаты.
Вскоре раздались осторожные, крадущиеся шаги, и в комнату со спящими фигурами мятущихся и бормочущих во сне бедняков вошли двое мужчин и две женщины.
Через мгновение все они уже лежали на грязных нарах среди остальных, перешептываясь еле слышно, как стрекочущие где-то за печкой сверчки.
В следующее мгновение раздались звуки поцелуев…
Внезапно из коридора послышались тяжелые шаги более десятка людей и громкие окрики:
Обыск во всех комнатах одновременно! Поспешите!
На пороге выросли фигуры плечистых полицейских и смотрителей с фонариками.
Они вошли в комнату, будили уснувших людей, срывали укрывавшее их тряпье, обыскивали одежду и проверяли паспорта, светя в щурящиеся от света и испуга глаза.
Ульянов, не вставая с нар и стеная, протянул свой паспорт. Полицейский осмотрел его, записал фамилию в книжку и вернул документ. Обыск продолжался среди вздохов, испуганных голосов ночных жителей приюта, угроз полицейских, унизительных ругательств.
Вдруг один из смотрителей пронзительно закричал:
— Ах, проститутка, ведьма развратная, дьяволица! В приюте такое бесстыдство?!
Владимир осторожно приподнял голову. Увидел стоящую в свете фонарей уже немолодую женщину с потасканным, пропитым лицом. Ее распущенные волосы падали на худые, обнаженные плечи и истощенную грудь. Стояла, широко открывая выпученные губы и скаля гнилые, поломанные зубы.