— Черт возьми! — воскликнул Гонди. — Вы говорите с уверенностью, которая меня радует, и так как господин кюре мне ручается за вас…
— Да, ручаюсь, — подтвердил кюре.
— В этом мешке пятьсот пистолей золотом; распоряжайтесь ими по своему усмотрению, а мне скажите, где вас можно встретить сегодня в десять часов вечера.
— Для этого надо выбрать какой-нибудь возвышенный пункт, чтобы сигнал, данный с него, увидели бы во всех кварталах Парижа.
— Хотите, я предупрежу викария церкви Святого Иакова? Он проведет вас в одну из комнат башни, — предложил кюре.
— Отлично, — сказал нищий.
— Итак, — произнес коадъютор, — сегодня в десять часов вечера, и, если я останусь вами доволен, вы получите второй мешок с пятьюстами пистолей.
Глаза нищего засверкали от жадности, которую он постарался скрыть.
— Сегодня вечером, сударь, — отвечал он, — все будет готово.
Он отнес свой стул в церковь, поставил рядом с ним ведро, положил кропило, окропил себя святой водой из каменной чаши, словно не доверяя той, что была у него в ведре, и вышел из церкви.
До шести часов коадъютор побывал везде, где ему надо было, и возвратился в архиепископский дворец.
Ровно в шесть ему доложили о кюре прихода Сен-Мерри.
— Просите, — сказал коадъютор.
Вошел кюре в сопровождении Планше.
— Монсеньор, — сказал кюре, — вот тот, о ком я имел честь говорить вам.
Планше поклонился с видом человека, привыкшего бывать в хороших домах.
— Вы хотите послужить делу народа? — спросил его Гонди.
— О, конечно, — отвечал Планше, — я фрондер в душе. Монсеньор не знает, что я уже приговорен к повешению.
— За что?
— Я отбил у слуг Мазарини одного знатного господина, которого они везли обратно в Бастилию, где он просидел уже пять лет.
— Как его зовут?
— Монсеньор хорошо знает его: это граф Рошфор.
— Ах, в самом деле, — сказал коадъютор, — я слышал об этой истории. Мне говорили, что вы взбунтовали целый квартал.
— Да, почти что так, — самодовольно произнес Планше.
— Ваше занятие?
— Кондитер с улицы Менял.
— Объясните мне, как, при таком мирном занятии, у вас возникли такие воинственные наклонности?
— А почему вы, монсеньор, будучи духовным лицом, принимаете меня со шпагой на бедре и шпорами на сапогах?
— Недурной ответ, — произнес Гонди со смехом. — Но знаете ли, у меня, несмотря на мою рясу, всегда были воинственные наклонности.
— А я, монсеньор, прежде чем стать кондитером, прослужил три года сержантом в Пьемонтском полку, а прежде чем прослужить три года в Пьемонтском полку, был полтора года слугой у господина д’Артаньяна.
— У лейтенанта мушкетеров? — спросил Гонди.