— Вы чего цапаетесь, старичок? — спросил комендант туго, но уже успокоеннее.
И Евгений Павлович повторил:
— Не нужно.
Комендант опустил револьвер и выругался. Но, не слушая его, Евгений Павлович повернулся к сбившимся у стены.
— Господа, не будем раздражать друг друга. Комендант кроватей из пальца не может высосать. Если мы хотим чего-нибудь требовать, нужно делать это организованно и корректно. А пока нужно набить матрацы. Кто пойдет?
— Во! — сказал комендант, засовывая наган в штаны. — Это правильный старичок. Добром все можно сделать, а кричать, господа хорошие, забудьте. Собирай партию мешки наваливать.
У двери собралась толпа. Комендант сам отсчитал партию.
— Хватит! А вы, старичок, мозговитый, так вот, будьте пока старостой по камере. Блюдите за порядком, чтоб бузы ни-ни, — сказал он, потрепав Евгения Павловича по плечу.
Отсчитанные выходили в двери. Тайный советник, отдышавшийся, пренебрежительно свел одутловатые губы и вбок кинул Евгению Павловичу:
— Выслуживаетесь, милостивый государь! В красные командиры хотите? Дослужитесь до виселицы.
Евгений Павлович взглянул на не успокоенные еще щеки тайного. Стало жалко его. Подумалось беззлобно и мягко:
“Эхма! На груди у тебя Александр Невский, а в голове и Анны четвертой степени не хватает”.
Но вслух ничего не сказал.
Комендант торопил выходить.
— Топай, братишка, — сказал он генералу, устало усмехаясь.
Через час на мягкой и хрусткой соломе устроились по углам, как тараканы. Тайные с тайными, действительные с действительными, военные с военными и, как тараканы, ползали друг к другу в гости.
Встревоженному телу сладко протянуться на хрустящем мешке. Подбивая солому, чтобы было поудобней, Евгений Павлович обронил вбок соседу:
— Интересные события!…
Сосед, хмурый, малярийного цвета полковник, молча расстилал одеяло. Ответил нехотя:
— Может быть, и интересные, но думаю, что для нас ненадолго.
— Пустяки, — ответил Евгений Павлович, — смерти я нисколько не боюсь. Досадно только, что мы не увидим будущего. Очень досадно!
— Не стоит смотреть. Паршивое будущее, ваше превосходительство.
— Не скажите, — ответил Евгений Павлович, поправляя подушку, — будущее всегда прекрасно, к кому бы оно ни оборачивалось лицом.
Из ночей, проведенных в двусветном зале, запомнилась навсегда пятая. Запомнилась жестко, до мелочей, проморозив память о ней пронзительным и острым инеем.
В десять вечера, сдав коменданту списки на паек, Евгений Павлович лег на свой мешок. Одолевала вязкая усталь. В сумятице и тревоге этих дней генералу не удавалось выспаться, и веки подушечками нависали на глаза. Евгений Павлович докурил козью ножку, свернутую соседом-полковником, и, подложив под голову сухую ладошку, заснул, открыв рот и присвистывая носом, как грудной ребенок.