Он отвернулся и бросился ничком на диван.
– О, Джейн! Моя надежда… моя любовь… моя жизнь! – срывались с его губ слова, исполненные муки. Затем раздалось громкое рыдание.
Я уже была у двери, но, читатель, я вернулась – вернулась столь же решительно, как и уходила. Я опустилась рядом с ним на колени, повернула его голову к себе и поцеловала в щеку, пригладила ему волосы ладонью.
– Бог да благословит вас, мой дорогой патрон! – сказала я. – Да спасет вас Бог от всех бед и зла… ведет вас, утешает… вознаградит вас за всю вашу былую доброту ко мне.
– Любовь малютки Джейн была бы мне лучшей наградой, – ответил он. – Без нее мое сердце разбито. Но Джейн подарит мне свою любовь! Да! Великодушно, щедро…
Кровь прихлынула к его лицу, огонь заблистал в глазах. Он вскочил, он протянул руки… но я уклонилась от его объятий и тотчас покинула библиотеку.
«Прощай!» – простонало мое сердце, когда я переступила ее порог, а отчаяние добавило: «Прощай навеки!»
Я думала, что всю ночь не сомкну глаз, однако сон сморил меня, едва я легла. Я перенеслась в мое детство. Мне снилось, будто я лежу в гейтсхедской Красной комнате, что ночь темна, а моя душа полна неясных страхов. Свет, который в то давнее время повергнул меня в обморок, казалось, скользил вверх по стене и, трепеща, остановился в центре темного потолка. Я подняла голову, чтобы доглядеть, и потолок разошелся высокими смутными облаками, свет же словно возвещал, что сквозь них пробирается луна. Я смотрела, как она выплывает, – смотрела с необыкновенным предчувствием, словно ожидала, что на ее диске начертаны некие роковые слова. Она вырвалась из пелены, но так, как этого еще никогда не бывало: сначала черные клубы пронизала рука и разметала их, а затем в лазури засияла не луна, но белая человеческая фигура, склонявшая блистающее чело в сторону земли. Она устремила взор на меня и заговорила с моей душой. Голос доносился из неизмеримой дали и все же был таким близким! Он прошептал в моем сердце:
«Дочь моя, беги искушения!»
«Матерь моя, исполню!»
Так я ответила, пробудясь ото сна, более походившего на транс. Была еще ночь, но июльские ночи коротки и заря занимается вскоре после полуночи.
«Чем раньше я приступлю к исполнению задуманного, тем лучше», – сказала я себе и встала. Я была одета, так как, ложась, не сняла ничего, кроме туфель. Я знала, где найти в ящиках комода кое-какое белье, медальон, кольцо. Мои шарящие пальцы прикоснулись к жемчужинам ожерелья, которое мистер Рочестер заставил принять от него несколько дней назад. Его я оставила там: оно не было моим, а принадлежало призрачной невесте, которая растворилась в воздухе. Собранные вещи я завязала в узелок, кошелек с двадцатью шиллингами (все деньги, какие у меня были) положила в карман. Завязала ленты моей соломенной шляпки, зашпилила шаль, взяла в руки узелок, а также туфли, которые пока не могла надеть, и прокралась в галерею.