Его молчание угасило мою радость. Я подумала, не омрачили ли перемены какие-то дорогие его сердцу воспоминания, и спросила, не в этом ли дело, – без сомнения, довольно огорченным тоном.
Отнюдь! Напротив, он заметил, как бережно я сохранила все в прежнем виде. Однако он опасается, что мыслей и сил я потратила больше, чем оно того заслуживало. Сколько, например, мне потребовалось минут, чтобы обдумать перестановку в этой самой комнате? И кстати, не могу ли я сказать ему, где стоит такая-то книга?
Я показала нужную полку. Он взял искомый том и, удалившись в свою оконную нишу, погрузился в чтение.
Мне, читатель, это не понравилось. Сент-Джон был хорошим человеком, но я начинала верить, что он говорил правду, когда называл себя холодным и неуступчивым. Простые радости жизни, уют и комфорт его не привлекали, он не находил в них никакого очарования. Он буквально жил устремлением к – да, неоспоримо, – к доброму и великому, не мог сам принять покоя и не одобрял, когда видел, как кто-то предается отдыху. Глядя на его высокий лоб – недвижный и бледный, как мрамор, – на его прекрасное лицо, сосредоточенное в чтении, я внезапно поняла, что он не может быть хорошим мужем, что его жену ожидают тяжкие испытания. Как по наитию я поняла природу его любви к мисс Оливер и согласилась с ним, что она была чувственной, и только. Мне стало ясно, как должен он презирать себя за горячечную власть этой любви над ним, как он жаждет удушить и уничтожить ее, как не может он верить, что она способна принести счастье ему – или мисс Оливер. Я постигла, что он – тот материал, из которого природа ваяет своих героев – и христианских, и языческих, – своих законодателей, своих государственных мужей, своих завоевателей. Надежная опора для великих замыслов, но у домашнего очага – чаще всего холодный, тяжелый столп, угрюмый и неуместный.
«Эта гостиная не для него, – думала я. – Хребты Гималаев, или край кафров, или даже полное миазмов болотистое побережье Гвинеи подошли бы ему больше. С полным правом может он чураться домашней жизни, это не его стихия. Здесь его способности хиреют, они не могут ни развиваться, ни представать в выгодном свете. Его место среди борьбы и опасностей, там, где проверяется смелость, где энергия находит применение, а стойкость закаляется; там, где он смог бы говорить и действовать как вождь в силу своего превосходства. А здесь, у камина, он не сравнится даже с резвым ребенком. Решив стать миссионером, он поступил правильно, теперь я это вижу».
– Едут! Едут! – закричала Ханна, распахивая дверь гостиной. Тут же раздался радостный лай Карло. Я кинулась наружу. Уже совсем стемнело, но из мрака доносился стук колес. Ханна поспешила зажечь фонарь. Экипаж остановился у калитки. Кучер открыл дверцу, из нее появилась знакомая фигура, затем вторая. Через секунду мое лицо уже скрылось под полями одной шляпки, потом другой, прикоснувшись сперва к нежной щеке Мэри, потом к пышным локонам Дианы. Сестры, радостно смеясь, расцеловались со мной, потом с Ханной, приласкали Карло, прямо-таки обезумевшего от восторга, с беспокойством спросили, все ли хорошо, а услышав утвердительный ответ, поспешили в дом.