КРУГ ЗАМЫКАЕТСЯ
Нам нужна помощь, убеждал поэт.
Эдвард Дорн
Он проснулся на рассвете. Сел и огляделся вокруг. Он находился на белом, как слоновая кость, берегу под керамически голубым безоблачным небом. А рядом бирюзовый океан, волны которого бились о рифы, и странные люди, которые были…
(каноэ, действительно каноэ.)
Он знал это… но каким образом?
Он встал на ноги и чуть не упал. Его качало. Он был слаб и хотел есть.
Он повернулся. Зеленые джунгли так и впились ему в глаза, темные заросли лиан, широколистных деревьев, цветы были
(розовые, как грудь хористки.)
Он снова был удивлен. Что такое хористка? И что такое грудь?
Увидев его, закричал попугай и полетел прочь, не видя ничего впереди себя, врезался в толстый ствол старого бананового дерева и замертво свалился на землю.
Мангуст посмотрел на его заросшее бородой румяное лицо и умер от кровоизлияния в мозг.
Жук, деловито гудевший на стволе пальмы, почернел и обуглился от пробежавшего по нему электрического заряда.
Кто я?
Он не знал.
Где я?
Какая разница?
Он пошел — поковылял к джунглям. Голова его кружилась от голода. Шум прибоя звенел в ушах, как биение сердца. Ум его был так же пуст, как ум новорожденного.
Он был уже на полпути к морю зелени, когда из зарослей вышло трое. Затем четверо. Потом еще шестеро человек. У этих людей была гладкая коричневая кожа.
Они смотрели на него. Он смотрел на них.
Народу прибывало все больше и больше. У всех в руках были копья. Они угрожающе поднимали их. Мужчина, заросший бородой, посмотрел на них. Одет он был в голубые джинсы и старые запыленные ковбойские ботинки. Больше на нем ничего не было. Верхняя часть его тела была белой, как брюхо сазана, живот впалый.
Копья взметнулись вверх. Затем один из коричневых людей — вождь — выкрикнул одно-единственное слово, прозвучавшее как Ян-нах!
Да, дело пошло. Отлично. Скорее всего, это его имя.
Он улыбнулся. Эта улыбка была подобна красному солнцу, пробившемуся сквозь черную тучу. Сверкнули белые зубы и поразительно жгучие, искрящиеся глаза. Он протянул к ним свою ладонь, на которой не было ни единой линии, в универсальном жесте предложения мира.