Когда мы пересекли линию финиша, валившая изо рта коня пена смешалась с текущей с моего лица кровью. Осадив скакуна, я спешился под неистовые крики толпы. Похлопав белого по боку, я передал его на попечение конюшего. Разумеется, все приветственные возгласы предназначались исключительно скакуну, поскольку это не были атлетические состязания, и мне за эту победу не полагалось ни венка, ни пальмовой ветви.
И все-таки жители Субуры радостно мне аплодировали. Какая-то женщина бросила шарф, которым я тут же обмотал голову, чтобы остановить застилавшую глаза кровь. Спина горела, словно кто-то жег ее каленым железом. Конюшие пытались поймать коней, потерявших всадников. Когда неспешной походкой я подошел к помосту, там уже стоял Клодий. Никаких серьезных травм у него не было. Он свирепо взглянул на меня, я ухмыльнулся в ответ, прекрасно понимая, что радоваться пока рано. Подошел к своему завершению только первый этап сегодняшних испытаний.
Как только все участники состязаний собрались, толпа притихла. Двое наездников, упавших с коней, к счастью, серьезно не пострадали и, прихрамывая, смогли самостоятельно добраться до помоста — гордые, хотя и истекающие кровью. Вслед за ними подвели белого скакуна-победителя. Зрители затянули старинную песнь в честь октябрьского Праздника лошади и осыпали героя дня медовыми лепешками и сухими лепестками летних цветов.
Пока фламин со своей свитой читали молитвы, конюшие сопроводили лошадь-победительницу на помост. Жрец погладил голову коня от ушей до морды, и тот в знак благосклонности опустил голову. Весталка протянула шарфы наездникам, чтобы мы могли прикрыть ими головы, мужчины в толпе проделали то же со своими тогами, а женщины — с паллами.
Завершив молитву, фламин кивнул помощнику, и тот с помощью молотка с длинной рукоятью оглушил коня ударом по голове. Животное ошеломленно замерло на месте. Резким движением ножа, предназначенного специально для жертвоприношений, жрец перерезал ему горло. Хлынувшую кровь собрали в два сосуда, один из которых надлежало отправить в храм Весты в качестве очистительной жертвы в предстоящем году, а содержимое другого — вылить посреди Регии, места бывшего обитания римских царей и нынешней резиденции Великого понтифика.
Мне всегда было горько видеть, как умирает на таких жертвоприношениях большой конь, а на этот раз особенно, ибо именно он величаво и грациозно принес меня к победному финишу. Впрочем, не будь этой горечи, в чем тогда заключалась бы ценность жертвы? Разве могло быть угодно богу подношение, к которому мы испытывали бы полное безразличие? Я никогда не видел большого смысла в принесении в жертву голубей и прочей мелочи, но Октябрьская лошадь всегда казалась мне одной из важнейших нитей, связывавших народ Рима с богами. Да и вообще, какой прок от того, что хороший скакун доживет до дряхлости? Не лучше ли ему завершить жизнь, присоединившись к сонму богов? Горе тем людям, которые забыли свой долг перед богами.