Прошло много времени. Умер Ольгин сын, доведенный болезнью до неузнаваемости человеческих форм. Подросла их дочка, теперь уже ученица третьего класса. Они переехали в райцентр, где чудом получили трехкомнатную квартиру. Вадим за это время развелся с первой женой, похоронил маму, потерял лучшего друга, снова женился, благодаря сестре лишился дома, оставленного мамой в наследство, поменял десяток работ, пытаясь найти свое место под солнцем, которое все реже посещало его собственный небосвод. Отношения с оставшимся родителем давно испортились, они долго не общались, но так случилось, что в последнее время отец несколько раз заезжал к ним в гости и однажды, засидевшись вдвоем и выпив водки, они решили, что пришло время поговорить об этом.
— Наверное, нам есть о чем поговорить? — спросил отец.
— Пожалуй, да! Года три уже нам есть о чем поговорить.
Наступила пауза, и Вадим понял, что отец собирается только слушать. Это было правильно, потому что именно Вадим был инициатором их разрыва. И он начал этот давно назревший разговор.
— Я хочу, чтобы ты понял, во мне нет ни злости, ни обиды. Просто отношения между близкими людьми строятся на взаимодоверии и взаимоуважении. На способности оказаться рядом в трудный момент. Я объясню, какими мне видятся наши с тобой отношения: когда тебе плохо — ломаешь ли ты ногу, рожает ли твоя жена, или срочно нужны деньги, — я всегда рядом с тобой независимо от того, есть ли у меня такая возможность. Даже если нет, я нахожу время, я занимаю деньги, я беру чужие машины и так далее. Но в те редкие моменты, когда мне необходима твоя поддержка, ты либо отмалчиваешься, либо говоришь, что я сам виноват. Этих ситуаций всего несколько, но именно твое поведение в такие моменты и сложило наши сегодняшние отношения.
— Какие ситуации ты имеешь в виду?
— Первый случай — помнишь, я попал в милицию после дня рождения Андрея? Я стоял на обочине и останавливал такси. Вместо такси остановился милицейский уазик, и дежурные патрули предложили мне проехать с ними в опорный пункт. На мой вопрос о причине этого они вышли из машины, и я понял, что лучше разобраться в отделении с офицером, чем пытаться доказать свое непонимание и несогласие троим девятнадцатилетним рядовым. В дежурной части оказалась очередь, и мне «вежливо» предложили присесть, после того как меня обыщет помощник дежурного. Если бы я был трезв — наверное, нашел бы в себе силы решить вопрос мирным путем, но этого не произошло, и мне пришлось, после сорока пяти минут, проведенных в «ласточке», переночевать в отделении, единственному из восемнадцати человек, доставленных в этот вечер. Такая людность в опорном пункте объяснялась, оказывается, активностью патрульных накануне приезда в город тогдашнего президента. Утром меня оформили в суд и отпустили, а когда я позвонил тебе, ты сказал, что я сам виноват, и раз я ругался в отделении, значит, будет суд. В этот момент ты служил майором милиции, а твой ученик занимал должность заместителя начальника областного УВД, и тебе достаточно было сделать один звонок, чтобы моя проблема была решена, тем более что я не мочился на тротуаре, не бил стекла, не приставал к прохожим, а просто тормозил такси. В протоколе же было написано, что причиной задержания стало то, что я, останавливая машину, стоял не на тротуаре, а на проезжей части. А оставили меня ночевать после того, как я воспротивился обыску, считая, что не совершал ничего, провоцирующего ко мне такое неуважительное отношение.