Карандаш мисс Уоррен мчался по бумаге. Теперь, когда она подтолкнула его к разговору, ей можно было быстро все обдумать — ответов на вопросы не требовалось. Ее карандаш выводил бессмысленные закорючки, отдаленно похожие на стенографию, — нужно было убедить Сейвори в том, что его высказывания записываются полностью; но под прикрытием этих каракуль — черточек, кружков и квадратиков — мисс Уоррен погрузилась в размышления. Она обдумывала все, касающееся «Бедекера». Издание 1914 года, но состояние отличное, им почти не пользовались, если не считать той части, которая имела отношение к Белграду: план города так часто разворачивали, что он оторвался от корешка.
— Вы ведь поддерживаете эти взгляды? — с тревогой спросил Сейвори. — Они имеют большое значение. Я их считаю критерием литературной целостности. Понимаете ли, можно же ж их придерживаться и в то же ж время распродавать сотню тысяч экземпляров.
Мисс Уоррен, раздосадованная тем, что ее отвлекают, еле удержалась от возражений: «Вы что же, полагаете, мы могли бы продавать по два миллиона экземпляров газеты, если бы говорили правду?»
— Очень интересно, — сказала она. — Публика заинтересуется. А теперь, каков, по вашему мнению, ваш собственный вклад в английскую литературу? — Она ободряюще улыбнулась и ткнула в него карандашом.
— Это, право же ж, кто-то другой должен определить, но всякий же ж надеется… всякий же ж надеется, всякий надеется, всякий делает что-то ж, чтобы возродить добродушие и здравый дух в современной прозе. В ней слишком много самосозерцания, слишком много мрачного. В общем-то мир — приятное, населенное отважными людьми место. — Костлявая рука, державшая трубку, беспомощно постукивала по колену. — Нужно возродить дух Чосера. — По коридору прошла какая-то женщина, и на миг все внимание Сейвори сосредоточилось на ней, он словно плыл следом за нею, покачиваясь, покачиваясь, покачиваясь в такт со своей рукой. — Чосер, — повторил он, — Чосер. — И вдруг пыл его иссяк прямо на глазах у мисс Уоррен, трубка упала на пол, и, наклонившись, чтобы отыскать ее, он гневно воскликнул: — К черту все! К черту!
Это был человек перетрудившийся, раздраженный тем, что играет не свою роль, охваченный любопытством и вожделением, человек, близкий к истерике. Мисс Уоррен злорадствовала. Не то чтобы она ненавидела его лично, ей ненавистен был всякий чрезмерный успех, будь это продажа ста тысяч экземпляров книги или достижение скорости триста миль в час: во всех таких случаях она брала интервью, а достигший успеха снисходительно давал его. Неудачник же, полностью сокрушенный, — это другое дело, тут она выступала от имени карающего общества, проникала в тюремные камеры, номера роскошных отелей, бедные жилища на задворках. Тут человек в ее власти, он загнан между пальмами в горшках и пианино, прижат к свадебной фотографии и мраморным часам; она даже могла симпатизировать своей жертве, задавать ей пустячные, интимные вопросы, почти не слушая ответов. «Да, не очень-то глубокая пропасть отделяет мистера Куина Сейвори, автора «Развеселой жизни», от такого неудачника», — с удовольствием думала она.