Однажды в ресторане, где она обедала, она велела официанту раздать (нищим, столпившимся у ресторана) всей этой скулящей и хнычущей братии по тарелке борща.
После этого никогда уже не могла от них избавиться. И когда, спустя несколько месяцев, было объявлено о ее приезде в Киев, нищие всего города и вся их родня явились на железнодорожный вокзал приветствовать ее криками: «Дункан, Дункан, красавица!»
Так было в 1924 году.
Писательница Цецилия Бану вспоминает, как в возрасте тринадцати лет ей посчастливилось вытянуть, одной из множества претендентов, единственный билет, выделенный на всю школу на выступление танцовщицы в Киеве в том 1924 году, и какое впечатление на всю жизнь оставило у нее искусство этой выдающейся артистки.
Несомненный интерес читателя вызовут воспоминания младшей сестры М.К. Чюрлениса Ядвиги, тем более, что ей довелось увидеть Айседору в Берлине в 1924 году, именно тогда, когда менеджеры предпринимали все возможное, чтобы провалить ее выступления.
В Берлине
Глава из книги «Воспоминания о М.К. Чюрленисе»
>(в сокращении)
Вспоминает сестра художника Ядвига:
«В Берлине Дункан дала два концерта: в первый вечер танцевала Шестую Патетическую симфонию Чайковского; второй вечер посвятила теме Октябрьской революции, но на этот концерт я билета не достала, поэтому могу поделиться впечатлениями только о первом. Меня больше всего восхитило полное слияние движений Дункан с музыкой. Я никогда не думала, что движением можно так много выразить и, главное, что в движениях можно раскрыть развитие психологических процессов, таящихся в музыкальном произведении, не подкрепленных сюжетом или драматургией. Лучше всего помню первую часть Шестой симфонии, в которой Айседора без эффектных внешних средств передала глубокую трагедию и внутреннюю борьбу человека.
В танце Дункан находила выражение глубокая человечность, возможно, потому, что ее движения были очень естественными, тесно связанными с внутренними переживаниями человека. Не было привычных для классического танца пируэтов и пуант, да и вообще акробатических трюков, а также чуждой человеческой природе имитации «веса бабочки». Она танцевала босиком; в ее движениях не было ни крупицы стремления щегольнуть своей виртуозностью. А главное — Дункан казалась мне гениальным музыкантом, который языком хореографии выражает семантику музыки. В ее симфоническом танце я почувствовала удивительную законченность всего произведения. Основным его лейтмотивом был апофеоз трагедии.
А последняя часть симфонии до краев наполнила меня какими-то горькими мыслями и чувствами. Сдержанность движений действовала, как тишина после катастрофы. Эта тишина была сильнее крика боли. Это было рыдание. Танцовщица, одетая в темно-фиолетовое длинное легкое одеяние, с большой внутренней эмоциональной силой пере дала душевное горе человека.