— Дамочка не очень соглашалась ехать, — доложил Князькову старшина. — Немцев ждет, а тут бойцов Красной Армии лечить заставляют.
— Никого я не жду, — равнодушно отозвалась акушерка. — У меня мужа в августе под Смоленском убили. Чего мне их ждать?
— А чего тогда выделывалась? — удивился Шуваев.
— Ладно. Показывайте раненых.
— Повежливее, Егор. Зовут вас как?
— Батаева Клавдия Марковна.
Она уже склонилась над самым тяжелым из раненых, с пробитым животом. От лежавшего без сознания человека пахло нечистотами. Пока акушерка мыла руки, Войтик на правах коллеги по профессии рассказал, что, видимо, у раненого что-то лопнуло внутри и надо делать срочную операцию.
— Не болтайте, чего не знаете, — протирая пальцы марлей со спиртом, оборвала его Батаева, — самопроизвольное сокращение кишечника. Отнесите его подальше. У него перитонит в последней фазе. Безнадежный. Хорошо, если час-два протянет. У меня обезболивающего нет. Если очнется, налейте спирту или самогона. Давайте вон того, с распухшим лицом.
Батаева приказала посадить раненного осколком в челюсть спиной к пеньку, разжать рот и крепко держать челюсти. Внимательно оглядев его, приказала убрать с костра чугунок. В круглой банке из нержавейки прокипятили хирургический инструмент. Я глянул на щипцы, скальпели, зажимы. По спине побежали мурашки.
— Слушай, лейтенант, — заговорила акушерка. — Надо вытаскивать осколок. Не вытащим — пойдет заражение. Удалять тоже опасно. Я не знаю, какой он величины. Может умереть.
Князьков молча закурил. Глянул на Ивана Войтика. Тот неопределенно пожал плечами.
— Умрет, если не вытащить, — наконец подтвердил он. — И так едва дышит.
— Тогда тяните.
Красноармеец, до которого дошел смысл разговора, замычал и попытался вскочить. Его держали человек пять. Акушерка, несмотря на холод, осталась в одной кофте, завернула до локтей рукава:
— Не бойся, парень, мы сделаем все быстро.
Но осколок не поддавался. Кричать раненый не мог, только сипел. Один из танкистов, не удержав руку, отлетел в сторону. Ошалевший от боли человек оттолкнул Батаеву.
— Держите, мать вашу… — заорала она.
Теперь навалились вшестером, и я в том числе.
Впервые видел, что у человека могут быть такие расширенные зрачки. Осколок наконец поддался, и женщина рывком вытащила его. Крупный, величиной с гороховый стрючок. И сразу изо рта хлынула черная, со сгустками кровь.
— Вниз лицом его!
Крови вытекло много. Потом акушерка долго возилась с ним, промывала рану. И что меня больше всего поразило — отсасывала ртом через стеклянную трубку кровь, что-то еще, сплевывая в тряпочку, и внимательно разглядывала содержимое. Я не выдержал, а Шуваев налил в кружку самогона и протянул ей вместе с кусочком хлеба.