— Боюсь, с этим могут возникнуть сложности.
— А что случилось? Остатки корабля повредились во время шторма?
— Обломки на большой глубине, шторм их не задел. Дело не в этом. В интересах следствия мы вынуждены ограничить ваше перемещение по стране. Дело в том, что за вас был заплачен крупный выкуп...
— То есть? Но вы ведь сказали, что нашли нас?
— Мы не могли не заплатить им. Они угрожали убить вас обоих. Сроки, которые установили похитители, исключали всякую возможность найти вас прежде, чем они выполнят свою угрозу. У нас не было права рисковать жизнями людей.
— Значит, они получили то, чего добивались? Выходит, им все удалось? — гневно и разочарованно вопрошала Белл.
— Вынужден это признать.
— Сколько же мы вам должны?
Рафик возмущенно смотрел на свою собеседницу.
— Сколько вы им заплатили? — повторила она свой вопрос.
— Они потребовали не деньги.
— А чего же они хотели?
— Их целью был Павлиний глаз.
— Это, кажется, драгоценность такая?..
Принц снисходительно улыбнулся ее невежеству.
— В некотором смысле. Это фамильная ценность. Уникальнейшая, не имеющая цены часть моего наследства. Эту драгоценность шейхи нашего клана традиционно преподносили в дар своим избранницам. В соответствии со сложившимся веками поверьем вы, Белль, теперь моя нареченная. Я заплатил за вас великую цену. Я отдал дар невесты в обмен за вашу жизнь.
Принц сказал, что хотел, и явно развеселился. Во всяком случае, так показалось Изабелл. Такую же веселость он демонстрировал, когда рассказывал о матримониальных обычаях своих прародителей. Его глаза сияли жадным блеском, а в повествование он вкладывал столько чувства, что перед глазами слушательницы вырисовался образ настоящего приверженца восточных традиций...
Но он не долго радовался. Изабелл застыла в изумлении, и принц невольно осекся. Его губы сложились в плотную складку, а брови нахмурились, отчего зелень глаз сделалась густой, а взгляд острым.
Изабелл хранила непроницаемое молчание. Она как-то неожиданно покончила с завтраком, отстранилась от стола, упершись в резную спинку стула, понурила голову. Она была напугана не столько его заявлением, как тем, что не может ничем оппонировать. Изабелл привыкла держаться за логику, как за спасительную нить сознания. Но здесь национальные различия оказались куда более непреодолимой пропастью, чем ей всегда казалось. Что может она возразить человеку, у правоты которого многовековая традиция, которая неприемлема для Изабелл лишь оттого, что ее духовный склад формировался под влиянием иной многовековой традиции?