Спешить Сан Санычу за линию фронта было незачем. Там его ждали допрос и суд – скорый и неправый. Немец, не достроивший линию укрепления, которую фашисты прошли, как нож сквозь масло, великолепно подходил на роль шпиона и предателя. Я не удержался и спросил: почему он воюет за СССР? Почему не перешел на сторону немцев? Его бы приняли с распростертыми объятиями. Сан Саныч обиделся:
– Молодой человек, я давал присягу! Фон Зейдлицы всегда ей верны, – он помолчал и добавил: – Наверное, дело в крови. У русских царей ко времени Николая II в жилах текла сплошь немецкая кровь. У фон Зейдлицев – наоборот: все женились исключительно на русских. Так что я Самохин – по происхождению и убеждениям. Фашисты топчут мою землю, убивают моих соплеменников, я не могу стоять в стороне, – он помолчал и добавил: – А вы, сержант, ничего не расскажете?
Я растерялся. Чего он хочет?
– Мне надоел человек, изображающий потерю памяти! Сержанты, призванные из запаса, так не воюют. Кто вы на самом деле?
Я застегнул воротничок гимнастерки.
– Старший лейтенант Российской армии Петров! Вячеслав Анатольевич…
– Какой армии? – удивился он.
– Российской, товарищ полковник!…
* * *
Бам! Бам!… Земля вздрагивает от разрывов, с перекрытия блиндажа сыплется земля. Взрывной волной сорвало брезентовый занавес входа, внутрь вливается серый рассвет.
– Артподготовка! – Сергей не замечает, что кричит. – Наступление!
Застегиваю ремень с подсумками, снимаю со стены «маузер».
– Погоди! – останавливает он. – В блиндаже безопаснее.
– Мне надо в печку!
– Зачем?
– Оттуда лучше целиться!
– Тебя накроют первым же снарядом!
– Они бьют по траншеям, печки им не интересны.
Миша смотрит недоверчиво.
– Я буду стрелять в офицеров! Из траншеи неудобно!
Он отступает. Выбегаю наружу и, петляя, мчусь к бывшей деревне. Петлять глупо: пушки стреляют по площадям, а не отдельным фигурам, но инстинкт не переломить. Уф, вот мы и дома! Глиняный свод русской печки – плохая защита от снарядов, откровенно говоря, совсем никакая, но на душе спокойней. Как ребенку, говорящему: «Я в домике!»
Достаю бинокль. Наши транши затянуты дымом, время от времени взрывы поднимают в воздух тонны земли. Все реже и реже – артподготовка стихает. Постепенно рассеивается и дым. Передний край не узнать: воронки, разметанное проволочное заграждение. В траншеях появляются серые папахи – Говоров поднял людей. Не похоже, чтоб число их сильно убавилось. В траншеях полного профиля, блиндажах и «лисьих норах» гибнут только от прямого попадания – то есть редко.
Перевожу взгляд на немецкий край. Там, клубясь, выплескиваются наружу серо-зеленые цепи. Твою мать, да сколько их! Уж мы вас душили, душили; душили, душили… Скольжу окулярами по фронту немецкой пехоты. Есть! Второй, третий… Цвет формы у солдат и офицеров одинаковый, но офицеры без винтовок. Да и руками размахивают…