Я обернулся: меня никто не преследовал, ни мой якобы сын, ни «мерседес» синего цвета. Дверь мне открыла племянница Шулера. Глаза у нее были заплаканные, и она снова разрыдалась, как только начата говорить:
— От него ужас как воняло, он все время брюзжал и цеплялся к мелочам. Но он был такой хороший человек, такой хороший! Все об этом знали, ученики его любили, навещали, он им помогал, чем только мог.
Она сама у него училась, и ее муж у него учился, они и познакомились, нечаянно встретившись в доме у Шулера.
Мы сидели в кухне, которую она хоть немного привела в порядок и помыла. Она только что заварила чай и предложила мне чашку.
— Сахара в доме нет. Хоть этого я добилась. А вот насчет алкоголя его невозможно было уговорить. — При этом воспоминании она снова залилась слезами. — Долго бы он все равно не протянул, но от этого же не легче, понимаете? От этого не легче.
— Что говорит полиция?
— Полиция?
Я рассказал ей, что ее дядюшка попал в аварию прямо у моей двери.
— Я сразу поехал в Шветцинген, чтобы рассказать вам, но полиция меня опередила.
— Да, из Мангейма тут же сообщили в местную полицию, и они заехали сюда. Совершенно случайно я оказалась в доме. Я прихожу не каждый день, он хочет… то есть он хотел… — Она снова заплакала.
— А полицейские еще что-нибудь сказали или о чем-нибудь спрашивали?
— Нет.
— Перед самой аварией ваш дядюшка побывал у меня, очень расстроенный, как будто он только что испытал шок! Казалось, его что-то очень сильно напугало.
— Как же вы позволили ему сесть за руль? — В ее покрасневших от слез глазах легко читался упрек.
— Все произошло чересчур быстро. Ваш дядя… он едва появился — и сразу же уехал.
— Вы как-то могли ведь его удержать, я хочу сказать, вам надо было… — Она вытащила из кармана платок и высморкалась. — Извините, я знаю, его было не переупрямить, если он вобьет себе что-то в голову. Я тоже хороша — набросилась на вас с упреками! Я не хотела.
Теперь она смотрела печально, но я и сам ругал себя на чем свет стоит. Вот именно, почему я его не остановил? Почему даже не попытался? На этот раз замедленными оказались не только мои эмоции.
— Я…
Я так и не придумал, что сказать. Смотрел на ее сгорбленную спину, на ее покорно сложенные руки, в которых она зажала скомканный платочек, на доброе, доверчивое лицо. Она не спросила, кто я, приняла просто как дядюшкиного друга, с которым можно разделить горе и радость. Мне казалось, что я подвел не только Шулера, но и ее тоже; на ее лице я искал отпущение своих грехов. Но не нашел.
Без исповеди отпущения грехов не дают.