С самого далекого Румынского фронта, например, где командующим стоял генерал армии Сахаров, резко отрицательно относившийся к заговорщикам, отобранные полки прибывали быстрей, чем с ближайших Западного и Юго-Западного фронтов, где заправляли Брусилов и генерал армии Эверт. Последний, как и Иванов с Бонч-Бруевичем, производил на меня двусмысленное впечатление. К заговорщикам он не присоединился во время «опроса», однако высылать мне помощь явно не торопился.
На Кавказском фронте, где командующим значился мой двоюродный дядя и тезка Николай Николаевич Романов, дела обстояли еще хуже. Из отобранного списка кавказских частей вырвался только генерал Хан Нахичеванский, остальные пока лишь грузились в вагоны. Перемещение большой армейской массы, и без того весьма сложное для громоздкой и неповоротливой русской военной машины, осуществлялось со множеством накладок. Иногда я подозревал, что распоряжения выполняются медленно не только в силу нежелания или сопротивления близких к заговорщикам генералов, а в силу традиционной для России бюрократической медлительности.
В конце концов, после множества согласований и даже угроз с моей стороны, после отставок и арестов (расстрелов пока удалось избежать), процесс сдвинулся с места. Полки и дивизии поплыли к Юрьеву, стуча по рельсам стальными колесами железнодорожных составов. Люди, лошади, продовольствие, орудия, пулеметы, боезапас — все это снималось с полей германской войны и мчалось в Эстляндию. Оставшиеся на фронтах части (а мы снимали с фронтов едва ли пять процентов от общей армейской массы) занимали освободившиеся на линии бреши. Немцы, по счастью, активности не проявляли, слишком ослабленные годами противостояния и тяжелым внутренним положением.
Одновременно с решением важнейшего «транспортного вопроса» пришлось заниматься крупными кадровыми перестановками. Брусилова, несмотря на его почти культовый статус после знаменитой Луцкой операции, от командования Юго-Западным фронтом пришлось отстранить. Западный фронт остался пока под командованием Эверта, и контроль над переброской частей под Юрьев удалось наладить благодаря нескольким жестким предупреждениям.
С верховным руководителем армии генералом Алексеевым дело обстояло сложнее. Одной из самых первых телеграмм, а если говорить точно — четвертой циркулярной телеграммой, отправленной сразу вслед за посланиями Келлеру и Нахичеванскому, я оповестил командующих армиями и корпусами о смещении Алексеева «с трона», то есть с должности начген-штаба.
Руководителем Главной квартиры назначался командующий Румынским фронтом генерал Сахаров, Алексееву же предписывалось немедленно прибыть в Юрьев для дачи показаний об участии в заговоре военно-промышленного комитета. Молча, как агнец на заклание, генерал-изменник явился ко мне спустя всего несколько часов после отправки сообщения. В подобной «жертвенности» я лично не находил ничего удивительного. Смещение всемогущего главнокомандующего произошло тихо и незаметно — как и в реальном прошлом России, когда министры Временного правительства, бывшие заговорщики и соучастники Алексеева, соблазнявшие его на дворцовый переворот, немедленно забыли о нем, как только указанный переворот совершился. Могущественный временщик, командующий многомиллионными армиями и протянувшимися через пол-Европы фронтами, спокойно сдался «по приказу», разве что поплакавшись в письмах на несправедливую судьбу своим приятелям и знакомым.