— К адмиралу Непенину, — просто заявил я, наклонившись к окну дежурного.
Матрос недовольно поднял на меня взгляд, но после мгновенного узнавания по скуластому лицу его прокатилась вся гамма чувств, ведомая человеку. Не знаю, как постовой относился к царю и самодержавию, читал ли Маркса и какими словами крыл войну, сидя за чаркой «смирновки» с товарищами по службе, однако при виде своего Самодержца реакция не могла быть иной.
— Ваше Величество! — выпалил моряк, выскочил на улицу и немедленно поднял шлагбаум.
— Куда? — спросил я, возвращаясь в автомобиль.
— Третий этаж, канцелярия, — проорал он, взирая на меня округлившимися глазами. — Вон там, Государь!
И показал мне на здание.
Когда мы вошли, Непенин сидел за столом. Ни охрана, ни адъютанты не посмели остановить царя, а потому я ввалился к командующему флотом совершенно нежданно.
Вице-адмирал поднял взгляд. Совсем недавно этот человек предал меня, отрекшись от клятвы верности и призвав к отречению от престола. Однако сейчас, перед лицом своего сюзерена, даже мысль об измене не смела коснуться его сознания.
Не знаю, в чем заключалось тут дело. Большая часть российских жителей все же воспринимала самодержавие негативно, раздраженное поражениями в войне и внешней слабостью Императора. Однако даже в прошлой версии русской истории, известной мне из виртуальных статей, большинство революционеров и заговорщиков приходили в растерянность перед лицом «царствующего ничтожества», а конвоиры, охранявшие Императора после ареста, испытывали при нем робость и стыд, за исключением, может быть, последней, специально присланной большевиками команды цареубийц.
Разумеется, в этом не было заключено ничего мистического, и физически ощутимая каждым россиянином аура Самодержца объяснялась рациональными соображениями. Монарх не может быть просто человеком. Он является символом, олицетворением страны, ее истории, ее народа. Возможно, поэтому ни один из злейших клеветников Николая, от Керенского до Свердлова, наедине с арестованным монархом не смели бросать ему в лицо обвинений, провозглашаемых на митингах перед толпами.
Ибо ты можешь изменить своему Знамени, бросить на поле боя, сжечь, сломать и даже отдать врагу. Но ненавидеть его — никогда. Особенно если оно смотрит тебе в глаза.
— Мне нужна ваша помощь, господин вице-адмирал, — просто заявил я.
— Все что угодно, Ваше Величество!
Утро следующего дня началось человеческим ураганом. Стихия подошла незаметно — в четыре утра, как только пробили склянки, на флагманском крейсере «Рюрик» к клотику мачты поползли сигналы: сняться с якоря!