Он ликующе играл этими мыслями — просто из-за переполненности торжеством. Двенадцать часов — вот искомый ответ. Улики находились в полиции двенадцать часов перед отправкой их доктору Баттеру. Где они лежали, в чьем ведении находились, как с ними обращались? Было ли это случайным соприкосновением или сознательным действием с конкретным намерением представить виновным Джорджа Идалджи? Почти наверное этого они никогда не узнают, если не будет признания на смертном одре — однако Артур никогда не доверял признаниям на смертных одрах.
Его ликование еще возросло, когда в «Под сенью» доставили заключение доктора Линсдея Джонсона. Оно подкреплялось двумя блокнотами исчерпывающего графологического анализа. Лучший специалист Европы заключил, что ни одно из представленных ему писем, написанное ли злокозненным интриганом, религиозным маньяком или дегенеративным подростком, не имеет ни единого значимого сходства с подлинными документами, написанными Джорджем Идалджи. В некоторых образчиках имеются подобия сходства, но такие, каких следует ожидать при попытках подделывать чужой почерк. Подделывателю иногда удается создать подобие факсимиле; однако всякий раз неоспоримые признаки доказывают, что Джордж — в буквальном смысле — не приложил руки ни к одному из них.
Первая часть списка Артура была теперь больше чем наполовину перечеркнута: Йелвертон — Волоски — Письма — Зрение. Затем следовали Грин — с ним еще предстояла работа — и Энсон. Он возьмется за главного констебля немедленно. «Мне будет весьма интересно узнать, что скажет Шерлок Холмс о случае в реальной жизни…» — язвительно ответил Энсон. Ну так Артур поймает его на слове, запишет все, что ему пока удалось обнаружить, отправит Энсону и осведомится о его мнении.
Когда он сел за письменный стол, чтобы приступить к черновику, то впервые после смерти Туи ощутил правильность происходящего. После депрессии, и угрызений, и летаргии, после брошенного ему вызова и необходимости действовать он стал тем, кем был: человеком за письменным столом, жаждущим рассказать историю и заставить людей взглянуть на вещи по-иному; а тем временем в Лондоне его ждет — и ждать остается недолго — женщина, которая с этой минуты будет первой его читательницей и первой свидетельницей его жизни. Он ощущал, что заряжен энергией, собранный материал бурлил в его уме, и цель была ему ясна. Он начал с фразы, над которой работал в поездах, и в отелях, и в такси. Одновременно и дипломатичной, и декларационной.
Первого взгляда на мистера Джорджа Идалджи самого по себе было уже достаточно, чтобы убедить меня в крайней неправдоподобности того, что он мог совершить преступление, за которое был осужден, а также чтобы подсказать хотя бы часть причин, объясняющих, почему он вообще был заподозрен.