Джин игнорирует это уподобление.
— Ну а мораль, Артур?
— Мораль не меняется. То есть истинная мораль, которая опирается на совесть индивида и любовь к Богу.
— Я не имела в виду тебя, Артур. Ты понимаешь, о чем я. Если у людей, простых людей, не будет Церкви, указывающей, как им вести себя, они впадут в животную безнравственность и эгоизм.
— Такой альтернативы я не вижу. Спириты, истинные спириты, это мужчины и женщины высочайшего нравственного калибра. Я мог бы назвать тебе нескольких. И их мораль выше, потому что они ближе к постижению духовной истины. Если простой человек, на которого ты ссылаешься, увидел бы из первых рук доказательство существования мира духов, если бы он осознал, насколько мы все время близки с этим миром, животность и эгоизм утратили бы свою привлекательность. Сделай истину явной, а мораль сама о себе позаботится.
— Артур, я за тобой не успеваю.
А точнее, Джин ощущает приближение головной боли; более того — мигрени, опасается она.
— Конечно, конечно. У нас вся наша жизнь впереди. А затем и вся вечность вместе.
Джин улыбается. Она прикидывает, что будет делать Туи во всей их с Артуром вечности. Впрочем, проблема так или иначе, но останется, независимо от того, окажется ли, что истину утверждает ее Церковь или же плебейского происхождения медиумы, которые производят такое сильное впечатление на ее будущего мужа.
Самому Артуру головная боль отнюдь не угрожает. Жизнь снова пришла в движение: сначала дело Идалджи, а теперь внезапный интерес Джин к скрытым вещам, имеющим истинное значение. Скоро к нему целиком вернется прежний вкус к жизни. На крыльце он обнимает свою ждущую девушку и — впервые после смерти Туи — ловит себя на реакции, положенной жениху.
Артур попросил извозчика высадить его возле старой арестантской, рядом с отелем «Белый лев». Гостиница находилась прямо напротив ворот Грин-Холла. Инстинктивная тактика подсказывала явиться туда пешком. С баульчиком в руке он пошел вверх по полого поднимающейся подъездной дороге, ответвляющейся от Личфилд-роуд, стараясь, чтобы его подметки не скрипели по гравию. Когда впереди вырисовался дом, косо освещенный слабыми лучами вечернего солнца, он остановился в тени дерева. Почему бы методам доктора Джозефа Белла не убедить архитектуру поделиться секретами по примеру физиологии? Итак: 1820-х годов, предположил он; белая штукатурка; псевдогреческий фасад; внушительный портик с двумя парами ионических неканнелированных колонн; по три окна с обеих сторон. Три этажа — однако его взыскующему взгляду почудилось в третьем этаже что-то подозрительное. Да, он побился бы с Вудом об заклад, дав сорок очков форы, что за рядом из восьми окон нет ни единой мансарды. Просто архитектурный трюк, чтобы дом выглядел более высоким и внушительным. Справа за домом Дойль различил розарий, теннисные корты, беседку, обрамленную парой молодых привитых грабов.