Молчание начинает тяготить, и Рафаэль чувствует, что должен дать ответ. Все равно какой, только быстро.
– То есть… Мама, было бы замечательно, если б мы смогли приехать…
– Я не говорила вы. – Перебивая его, мать все же не забывает добавить в свой голос капельку елея. – Я сказала ты. О, Рафаэль, только не говори, что ты оставишь меня на Рождество одну с Марией Фелисой!
– Но, мама… – в смятении бормочет Рафаэль. И добавляет, совсем тихо, чтобы не услышала Саффи – но та уже в кухне, моет и вытирает посуду, так энергично, что даже жутковато: – Я теперь женатый человек, мама, пора тебе наконец с этим примириться!
– Мне очень жаль, – вздыхает Гортензия, и по голосу ясно, что ей действительно жаль. – Я не могу встретиться с этой женщиной.
– Мама… Эта женщина, как ты выражаешься, скоро станет матерью твоего внука.
На том конце провода – долгое молчание. Наконец до слуха Рафаэля доносятся сдавленные рыдания.
– Не плачь, мамулечка, милая, ну пожалуйста! Не мучай меня.
– Это ты меня мучаешь!
– Перестань, прошу тебя… Знаешь, я по тебе скучаю! И по дому тоже скучаю… Какая у вас там погода? А как наша славная Мария Фелиса?
– На будущий год, – говорит мать, – или когда захочешь, можешь приехать с малышом. Он-то ни в чем не виноват. Но с ней, уж прости… после всего, что было…
* * *
Итак, Рафаэлю и Саффи придется встречать их первое Рождество на улице Сены вдвоем.
Но как, спрашивается, устроить праздник с человеком, который ничего не ест?
С тяжелым сердцем Рафаэль заказывает для себя рождественское блюдо из ресторана. Сам накрывает стол: красивая белая скатерть, белые вышитые салфетки, серебряные приборы, свечи, высокие бокалы для шампанского. С большим трудом уговаривает он Саффи пригубить “Вдову Клико”.
– За тебя, сердце мое… и за нашего ребенка.
Она ничего не отвечает.
– Я люблю тебя, Саффи.
– Я тоже.
Но без имени (а раньше она когда-нибудь его произносила? он не помнит).
Каждый раз, когда они перестают говорить хоть какие-то слова, молчание встает между ними, тяжелое и серое, как бетонная стена.
– На будущий год мы поставим елку, правда? – тараторит Рафаэль наигранно весело. – Для нашего малыша. А сейчас, пока мы вдвоем, необязательно.
Саффи опять не отвечает.
– У тебя дома ставили рождественскую елку, когда ты была маленькая?
Отчаявшись разговорить жену, он начинает петь (голос у него красивый) единственную песню, которую знает по-немецки:
– О Tannenbaum, о Tannenbaum…
– Перестань! – хмуро бросает Саффи.
Рафаэль опускает голову. Принимается за индейку с каштанами.
– А скажи… – не выдерживает он через десять минут, желая во что бы то ни стало рассеять это молчание, словно издевающееся над праздничным столом… – Тогда, с родителями, ты ходила в церковь на Рождество?