“When I was just a little girl, I asked my mother, what lies ahead?”
* * *
Грохот трах-тах-тах, грохот трах-тах-тах, трубы органа покорежены-оплавлены – аккуратные тюки сена и штабеля дров сгорели в считанные минуты с треском и вонью – языки пламени еще лижут сараи и амбары – синее небо захлебывается серым дымом – хочешь вдохнуть воздух, а вдыхаешь пепел.
А из гостиных в домах, надо же, вот смех-то, деревья стало видно: посмотришь вверх – потолка нет – деревья.
Саффи бежит через деревенскую площадь, по камням, по битому стеклу, под ногами хрустит, скоро и другие ребята выбегут собирать осколки шрапнели – а завтра, после дождя, в воронках от бомб будут ловить головастиков.
* * *
Не надо, Андраш, так увлеченно заниматься вещами, не надо привязываться к ним, дорожить, не надо хотеть слишком сильно, Андраш, Андраш… Саффи закаменела в бездне безучастности, и, когда Эмиль, убаюканный стуком дождя о стекло, теряет равновесие и падает со стула, она реагирует на его отчаянный плач с медлительностью сомнамбулы. К ребенку первым кидается Андраш, поднимает, садится с ним в новую качалку и, покачиваясь, напевает: “I asked my sweetheart, will there be rainbows…”
Встряхнувшись, Саффи подходит к ним. Склоняется к сыну, но молчит.
* * *
– Почему ты не поешь? – спрашивает Андраш, когда Эмиль перестает плакать.
Саффи краснеет так, будто он уличил ее в преступлении – в котором она действительно виновна.
– Что… что ты сказал?
– Почему ты не поешь?
Он даже не смотрит на нее, поглаживая кудрявую головку малыша там, где она ударилась об угол этажерки.
– Я… – лепечет Саффи, – я… не знаю слов.
– Да нет, я хочу сказать… все равно что! Ты можешь петь Эмилю.
– Но…
Снова Саффи кажется, что на нее нападают и нужно защищаться; она хватается за первый попавшийся довод:
– Это французский ребенок! Понимаешь? Я не знаю песен по-французски.
Андраш сильно хмурит брови и не отвечает; он продолжает качать Эмиля, подпевая Дорис Дэй до конца песни.
– Ты с ума сошел, – говорит он, но голос у него ласковый. – Ты можешь петь что хочешь. Ты ведь его мать, Саффи. Он любит тебя! Ты имеешь право петь по-немецки.
– Нет, – мотает головой Саффи, волнуясь все сильней. – Я плохо пою, фальшиво.
– Ты с ума сошел! – Голос Андраша уже не такой ласковый. – Он же младенец, ему плевать. Это голос его матери, вот и все. Это твой голос, Саффи. Значит, это прекрасно для него.
Давно, еще с Дюссельдорфа, с провала на курсах для сопровождающих лиц, не испытывала Саффи подобного напряжения. Она смотрит на свои часики.
– Мне надо идти, – говорит она. – Пойдем, Эмиль. Вот твое пальто, мы уходим. Попрощайся с Андрашем.