— Чтобы мой Дай пропустил банкет, такого еще не бывало! — заявила миссис Робертс.
— А вы не слыхали, миссис Робертс, пожалует ли мистер Огастин к нам на банкет в этом году? — робко спросила одна из женщин.
В ответ миссис Робертс только сплюнула — смачно, по-мужски; но большой зоб, делавший ее похожей на сердитого индюка, гневно задрожал, и остальные женщины поняли намек.
— Прямо стыд и позор! — сказала одна из них.
— Сидит один как перст в этом своем домище… Нет, что ни говорите, непотребное это дело, — сказала другая.
— Свихнулся он, и все, я так считаю, — сказала еще одна. И прибавила, понизив голос: — Говорят, это у них в роду, безумие-то.
— Безумие! — презрительно фыркнула миссис Робертс. — Пакостность, хотите вы сказать! — Она тоже понизила голос до зловещего шепота. — Зачем, спрашивается, стал бы он так прятаться от людей, если б его жизнь была чиста как стеклышко?
У всех слушательниц сделался понимающий и скандализированный вид.
— Бога бы постыдился!
— Небось, его дедушки так и ворочаются в могилах.
На мгновение все примолкли, потрясенные. Затем кто-то произнес:
— Бедняжечка мистер Генри… Как жалко, что это его убили на этой проклятой войне.
— Бедный утеночек! Видала я однажды, как он купался — ну сущий ангелочек! Такое нежное тельце…
— Да, так вот оно всегда и бывает: те, кому бы жить да жить …
— Будь он проклят, этот кайзер!
— Только ведь, если он все дни как есть охотится с вашим Даем…
— «Дни»! А ночи что, миссис Причард? Можете вы нам про это что-нибудь сказать?
Миссис Причард явно не могла.
Доктор Бринли побрел дальше, но увидел еще одного из прибывших спозаранок гостей, остановившегося передохнуть после крутого подъема. Это был новый епископ, приехавший нанести первый визит Флемтону.
Женщины тем временем продолжали судачить:
— Сидит один как сыч, ни с кем не видится — это же вообразить себе невозможно!
— Я бы ни за какие деньги не подошла к этому дому — хоть ты меня озолоти!
— Верно, верно, миссис Локарно! И я бы нипочем!
— Даже среди бела дня не подошла бы!
Епископ вздохнул и на мгновение закрыл свои красивые глаза. Несчастные женщины! Как явно тщится каждая из них в своем одиночестве, в своей непривлекательности обогреться у огня совместной ненависти… Вот они, сомкнув ряды, готовые броситься в схватку, теснятся друг к другу, греясь у адского пламени, которое им удалось в себе разжечь, и слова с шипением вылетают из их уст. Но откуда эта анафема обособленности? Должно быть, для женщин, которые не нашли тепла в семье, в супружестве, для женщин, обреченных на одиночество, непереносимо оскорбительно поведение того, кто сознательно